Среди пуль
Шрифт:
Утром в его доме появился Каретный. Бодрый, красивый, в белом костюме, в каком гуляют по приморским бульварам Сухуми, где чугунные фонарные столбы, в теплых лужах лежат неживые мотыльки и нарядный корабль, взбивая зеленую воду, с музыкой отплывает от пирса.
– Ведь ты меня ждал, не так ли? – С веселым видом расхаживая по дому, Каретный заглядывал в зеркало, поправлял волосы. – Нам есть о чем побеседовать!
Белосельцеву казалось, что это ненастоящий Каретный, а его двойник, механическая кукла, электронная копия. Он наблюдал за его движениями, жестами, передвижениями по комнате,
– Я знаю, ты был у Руцкого, – сказал Каретный. – Как он воспринял известие? Какое он на тебя произвел впечатление?
Белосельцев собирался ответить, но Каретный перебил его и, исполненный торопливой говорливости, продолжал:
– Вот уж кто управляем, так это он! Взрывной, семь пятниц на неделе, кидается во все стороны разом! Атакует в лоб, а его сбивают в хвост!.. А Хасбулатов? Какое он произвел впечатление?
Белосельцев собирался ответить, но Каретный и здесь не дал говорить:
– Эти табачные трубки! Эта манера затягиваться! Эти маленькие руки! Эти долгие паузы! Ну прямо генералиссимус! Кавказ не забывает Россию, периодически присылает вождей!
Белосельцев чувствовал, как вскипают и возбуждаются молекулы воздуха возле его висков, губ, зрачков. Каждая начинает светиться, испускает крохотный лучик энергии, передает информацию о его чувствах и мыслях. Каретный улавливал эти непрерывные сигналы, перехватывал его чувства и мысли, не нуждался в его ответах. Он продолжал говорить:
– Уж ты извини, что тогда, на съезде монархистов, сделал вид, что тебя не вижу. Столько глаз, столько ушей!.. А ты зря не пошел на корабль. Ты бы видел, как эти купцы-староверы отплясывают с девицами из кабаре «семь-сорок»! Как матушка императрица просаживает в казино!.. Вот такая монархия нам и нужна! Царь Гога в ермолке Мономаха! А регентом хоть бы и Ельцина! Чем не регент?
Он быстро и точно ходил по комнате, от комода, где был спрятан пистолет, до книжного шкафа, где тускло золотились французские романы, мимо зеркала в деревянной раме, успевая себя оглядеть, к окну, где звучала и шевелилась утренняя улица. Белосельцеву казалось, что эта траектория была задана электронной программой и невидимый блок, вмонтированный в затылок Каретного, управляет его движением.
– Я был в зале суда, когда судили газету Клокотова. Я делал тебе знак, но ты не заметил. Я сидел рядом с женщиной, которая держала флажок с серпом и молотом. От нее ужасно пахло луком, я места себе не находил!.. Этот взрыв, убивший секретаршу, поверь, он не связан с виллой. Это другие дела. Они в газете вышли на крупный след, якутские алмазы. Готовили публикацию. А эти алмазы знаешь куда идут? Прямо в Кремль, к первым лицам страны. Ну им и дали понять. Я специально расследовал. Ты Клокотову передай, алмазы, а никакая не вилла!
Белосельцев прижал ладони к вискам, отделил височные кости от предательских кипящих молекул. Но голова его оставалась прозрачной, Каретный считывал его мысли, перехватывал их, едва они зарождались.
– Этот ужасный взрыв бензовоза! Сгорело столько
Они проехали по Варшавскому шоссе, и Белосельцев уже знал куда. Туманно промерцали в стороне Царицынские пруды. Возникли и исчезли бело-розовые развалины дворца. Подкатили к знакомой вилле. «Номер два, – вспомнил он свое недавнее посещение. – Накопитель!» Глазок телекамеры над железными воротами зорко и недоверчиво оглядел машину. Ворота растворились, и они въехали на внутренний двор, тесно уставленный автомобилями. «Мерседесы», «Вольво», «БМВ», лакированные, вымытые, стояли в ряд, как в автомобильном салоне. Водители, молодые, холеные, похожие на волкодавов, стояли кучкой, посматривали на въезжавший автомобиль.
Белосельцев помнил, что первый этаж виллы был оборудован под спортивный зал. Он собирался ступить на мраморное крыльцо. Но Каретный повел его в обход, вдоль глухой кирпичной стены, у которой были высажены кусты роз. Капли воды хрусталиками переливались на белых и розовых цветах.
У второго крыльца тоже была разбита небольшая спортивная площадка. Стояли брусья, турник. На штанге турника висела дерматиновая, в рост человека кукла. Мускулистый, голый по пояс боксер обрабатывал ее, наносил серии коротких ударов в голову, в пах, в область сердца. Кукла сотрясалась, издавала похожие на стоны звуки. Другие спортсмены, ожидая своей очереди, переминались, играли мускулами, крутили на крепких шеях стрижеными головами.
– Не забей до смерти! А то не даст показаний! – пошутил на ходу Каретный, хлопнув боксера по глянцевитому плечу.
– А мы ее огоньком подпалим! Все скажет! – оскалился боксер и снова нанес по стонущей кукле серию стучащих ударов.
Они поднялись на второй этаж, но попали не в гостиную с баром, где Каретный знакомил его с горбоносым и смуглым Марком, а оказались в просторном овальном салоне с огромным столом, за которым, по всему эллипсу, сидели молчаливые люди, стояли хрустальные пепельницы, лежали пачки сигарет. Два-три тонких голубых дымка струились над головами. Люди сидели молча, напоминая застывших хищных птиц в огромном вольере. Беркутов, грифов, сапсанов – такое впечатление произвели они на Белосельцева своими нахохленными головами, сутулыми плечами, остроконечными носами, сухими цепкими пальцами, ухватившими край стола.
Каретный, не представив Белосельцева, усадил его на свободное место. Белосельцев, усевшись, вдруг почувствовал, что с ним происходит превращение. Он и сам превращался в птицу. Плечи его ссутулились, волосы на голове сменились перьями и нахохлились, пальцы высохли и заострились, остро вцепились в стол. Он сделался похожим на остальных, кто сидел в вольере за прозрачной сеткой на иссохших суках и корягах, испачканных птичьим пометом. Недвижные клювы, рыжие злые глаза, неопрятные маховые перья.