Среди стихий
Шрифт:
– Ты будь внимательным.
– Она подчеркнуто говорила мне "ты", и это короткое доверительное "ты" каждый раз откликалось во мне светлым аккордом.
– Ты подумал про ветер?
– Да.
– Ты ведь не будешь здесь садиться, а полетишь в самый низ? Да?
– Да. .
Я проверил замок подвесной системы, потом оглядел все крепления на дельтаплане. Если бы сейчас я рассмеялся, снял дельтаплан и сказал: "Пошутили и хватит", - она бы, наверное, меня расцеловала.
Слабый ветерок пришел снизу и чуть приподнял дельтаплан, уменьшая
– Завтра собрались пойти погулять на Нарзаны, я приглашаю тебя, сказала Татьяна.
Черт побери, смелости ей было не занимать. А я суеверен, оглянулся, где бы взять деревяшку - постучать, посмотрел на лыжи. В них не было ни кусочка дерева.
Внешне полет проходил нормально. Тысячам горнолыжников и горнопляжников он показался, наверное, легким и красивым. А я каждую секунду боролся за жизнь. И только уже в самом низу, пролетая над восьмиэтажной гостиницей "Чегет" и над поляной выката, уставленной яркими автобусами и заполненной людьми, поднявшими лица на легкий звук дельтаплана, начал я обретать уверенность.
Впереди сверкало нетронутым снегом междуречье Донгуз-Оруна и Баксана. Я приземлился там в глубокий пушистый снег.
Вокруг не было ни единого следа. И ни единого звука. Чегет за спиной уходил в невероятную высь, на нем черными точками перемещались лыжники. Впереди скалистые вершины Когутаев отклонились от меня, откинулись назад и смотрели вниз. Потом долетел приглушенный деревьями автомобильный гудок с шоссе...
Следующим утром я пребывал в замечательном настроении: не было планов на будущее, воспоминаний об огорчениях тоже не было, равно как и успокоительных мыслей о том, что было в жизни хорошего. Напевая пилотскую песенку, я разбирал опорные трубы дельтаплана на самые короткие части и упаковывал в чехол, готовя к отправке в Москву. Потом я надел легкую обувь и по твердой, замерзшей снежной тропинке, а потом по сухому асфальту шоссе, густо пересеченному тенями деревьев, побежал вниз, к Нарзанам. Полеты были пока еще не для меня.
Но ведь это игра... *
Кто кого учит
Леня устал, ему три года, он не может идти слишком долго по размокшей глинистой тропе. Но если я его посажу на плечи, то не смогу двумя руками отряхивать от воды ветви перед ним и тогда он промокнет насквозь. А нам еще довольно далеко идти.
– Папа, почему земля не стоит?
– Это у тебя самого ноги разъезжаются.
– Почему?
– Потому что ты по глине скользишь.
– Я не скольжу.
– Нет скользишь, ноги у тебя разъезжаются.
– Они сами, - сказал Леня и обиделся. Теперь он чуть не падал.
– Ты тихонько ставь ноги, и не надо поворачивать носки наружу.
– А где ружа?
– Леня оглянулся по сторонам и посмотрел на меня, как мне показалось, хитровато.
– Почему ты все время спрашиваешь и спрашиваешь, вместо того чтобы внимательно ставить ноги?
– Внимательно это как?
– Внимательно это вот так, смотри...
Мы некоторое время идем молча, и Леня говорит:
– Я устал идти внимательно.
Я посадил его на плечи, но он сразу попал под потоки воды. До лагеря, где нас ждали, где был большой костер, палатки, где можно было
Неудачной получилась наша прогулка, но кто же знал, что зарядит этот дождь. Конечно, кое-что на случай дождя я взял, но нет ничего такого, что бы не промокло, когда продираешься через кусты в дождь. Разве что водолазный костюм.
Я опять поставил малыша на тропу и стал отряхивать перед ним кусты. И опять он сказал, что давно уже очень, очень устал. Я стал его поучать:
– Леня, нужно быть упрямым.
– Мама говорила, что не нужно быть упрямым.
– Ну хорошо, нужно быть настойчивым.
– А что такое настойчивым?
– Настойчивый - это когда продолжаешь начатое дело, как бы ни было трудно.
– А зачем трудно?
– Потому что жизнь - не игра. В ней бывает и трудно, и плохо. И надо быть терпеливым. Понял?
– Понял. Давай все-таки лучше играть.
– Сейчас не время.
– Почему?
– Ты вот что - не задавай больше вопросов, а старайся не падать.
– Почему?
– Сейчас не надо.
– Не спрашивать?
– Нет.
– А зачем мы пришли в лес?
Он меня отвлекал, и я немного заблудился. Задавать вопросы ему до этого никогда не запрещали, и теперь, в три года, он никак не мог примириться с этим.
Я укутал его во все, что было, и, усадив на плечи, ринулся через кусты. Я старался защитить его от веток, но все-таки его стегануло по лицу. Он заплакал. Я схватил его в охапку, прижал к себе и снова полез через кусты. Через некоторое время мы оказались на полянке, и я решил здесь заночевать. Кусок полиэтилена у нас был, мы могли соорудить из него тент от дождя; и спальный мешок, в котором мы вдвоем помещались, тоже был. Лес кругом был сырой, лиственный, и мне не сразу удалось зажечь огонек. Потом я стал рыться в рюкзаке, доставая котелок, еду. Леня тем временем приволок сырую корягу, положил ее на не окрепший еще костерок и погасил его. Я вспылил:
– Ну кто тебе позволил?!
Он молчал.
– Почему ты молчишь? Отвечай, кто тебе разрешил? Ну?
– Киса.
– Что киса?
– Киса разрешила.
– Почему ты обманываешь? Никакой кисы нет.
– Я не обманываю. Ты сказал "отвечай"...
Пожалуй, он был прав: я требовал ответа, и он, как мог, придумал ответ.
Я снова стал возиться с огнем и, когда костер затеплился, постепенно разгораясь, снова занялся устройством ночлега. Леня опять притащил сырую дубину и готовился придавить ею огонь. Я его остановил:
– Не надо подкладывать ветки в костер.
– Почему?
– Потому, что ты его потушишь. А он нам нужен, чтобы сварить еду и чтобы мы с тобой потом погрелись у костра.
– Значит, костер для меня тоже?
– Да.
– Почему же тебе можно подкладывать дрова, а мне нельзя?
Тогда я попросил его, прежде чем кидать ветки в костер, показывать мне. Он сказал удивленно:
– Значит, можно спрашивать?
Он тут же притащил ветку и, получив отрицательный ответ, отправился искать другую дровину. Она опять оказалась непригодной. Я объяснил ему, какие нужно искать ветки.