Средневековая Англия. Путеводитель путешественника во времени
Шрифт:
Это отличное описание, но больше всего в поэзии Чосера читателям нравятся словесные портреты. Например, среди кентерберийских паломников есть Аббатиса…
… Страж знатных послушниц и директриса. Смягчала хлад монашеского чина УлыбкойПодобные образы — сильнейшая сторона чосеровских произведений: иногда ему хватает всего нескольких слов, чтобы описать человека, например великолепного образа «с ножом под епанчою Льстец проворный». Но вместе с этим он умеет и вкладывать мысли в уста персонажей, которых так прекрасно описывает. Именно здесь Чосер превосходит ожидания слушателей. Он не только дает нам обстановку, не только рисует портрет персонажа: они предстают перед нами живыми людьми, со всеми своими желаниями, страхами, коварством, похотью и мошенничеством. Словами он изображает их души. Более того, он может изобразить едва ли не любую душу: богача или бедняка, мужчины или женщины, причем без всяких предрассудков. Послушайте, например, речь Батской Ткачихи, обращенную к одному из мужей:
Сварливая жена, худая крыша, Очаг дымящий — вот, мол, отчего Мужья бегут из дома. Да его Послушать только! Домосед какой! Ему дай волю — хвост сейчас трубой. А то бубнишь, что, лошадь покупая, Иль платье у портного примеряя, Иль выбирая сковороду, стол, Ухваты, табуретку, нож, котел, — Всегда испробовать покупку можно И надо с женами, мол, неотложно Такой порядок — пробу — завести. Паскудник старый, господи прости!Очень жизненные слова, и всё становится лишь еще более жизненно, когда Ткачиха заявляет: «И не завидуй радостям других, негодник немощный. Тебе ль моих постельных милостей недоставало? Да разве я хоть разик отказала? Но тот дурак, кто от своей свечи из жадности соседей отлучит; сосед фонарь зажжет и уберется; что за беда, ведь свет-то остается». Чосер даже доходит до того, что вкладывает в ее уста признание, что она в день похорон четвертого мужа соблазнила двадцатилетнего парня. Он показывает вам ее характер, при этом не осуждая ее. И это всё для того, чтобы потом она высказывала такие идеи, которые не пришли бы в голову ни одному мужчине:
…И было в ней развратниц, женщин злых Не менее, чем в Библии святых И праведниц. Ведь книжный червь не может Нас, женщин, оценить, хоть всё нас гложет. «А кем, скажите, нарисован лев?» Да если бы мы, женщины, свой гнев, Свое презренье к мужу собирали И книгу про мужчину написали, – Мужчин бы мы сумели обвинить В таких грехах, которых не сравнить С грехами нашими ни в коей мере.Не в бровь, а в глаз. Вопрос «А кем, скажите, нарисован лев?» — аллюзия на одну из басен Эзопа, в которой лев, увидев изображение охотника, убивающего льва, сказал, что картина была бы совершенно иной, если бы ее нарисовал лев. И это вполне в стиле Чосера — устами сварливой женщины заявить от своего имени, что женщинам создали отрицательный образ в литературе потому, что большинство писателей — мужчины. Ирония ситуации еще и в том, что это написано в Средние века, когда о равенстве полов и не помышляли.
Гений Чосера был оценен современниками по достоинству. В «Исповеди влюбленного» Гауэра богиня Венера называет Чосера «мой ученик и мой поэт». Другой современник
Представьте Чосера в 90-х годах XIV века: ростом около 5 футов 6 дюймов (169 см), с брюшком и раздвоенной седой бородой, он идет по улице к своему дому над Олдгейтом, зажав под мышкой несколько пергаментных свитков, а навстречу ему торопятся люди в капюшонах и разноцветной одежде [101] . Когда он добирается до дома, жена его уже не ждет — Филиппа несколько лет назад умерла. Он поднимается в свою комнату в одиночестве и, как писал в ранней поэме «Дом славы», «там, словно камень, глух, садился перед очередной книгой, пока не уставали глаза — вел жизнь отшельника». Но во время работы над «Кентерберийскими рассказами» его идеи были невероятны. Ибо то, что сохранилось сегодня, — лишь малая часть великого произведения, которое он замыслил. Он хотел, чтобы каждый из его тридцати паломников рассказал по две истории по пути из Саутуорка в Кентербери, а потом еще по две — на обратном пути. Так что всего «Кентерберийских рассказов» должно было быть 120. Но закончить он успел лишь по одному рассказу для двадцати двух паломников, и еще два — от собственного лица. Так что можно сказать, что «Кентерберийские рассказы» — величайшее незаконченное произведение во всей английской литературе.
101
Его рост и внешность описаны в статье о нем в ODNB.
Заключение
Итак, наше путешествие в XIV век подошло к концу. После того как мы впервые вышли на дорогу, увидели возвышающийся над городскими стенами Эксетерский собор и ощутили всю гамму запахов Шитбрука, мы встретились со множеством странностей: отсутствием единого календаря, жареными бобрами и тупиками, медицинскими ваннами из убитых щенков и трупами изменников, разрубленными на четыре части. Мы поговорили о том, как молоды, доверчивы и жестоки тогдашние люди. Увидели, как трудно обеспечить правосудие и как людям постоянно приходится жить под угрозой голода, болезней и смерти. Посмотрели на одежду, музыкальные инструменты и развлечения того времени. Об Англии XIV века, конечно, можно рассказывать и рассказывать, но, думаю, вам достаточно будет и уже прочитанного, чтобы составить определенное представление, прежде чем отправляться туда. Осталось ответить лишь на один вопрос. Зачем вам вообще туда отправляться? Или, еще более конкретный вопрос: зачем вам видеть прошлое вживую? Может быть, XIV век стоит оставить мертвым? Все эти кучи свитков, развалины монастырей и музейные экспонаты?
Эта книга начиналась как «виртуальная реальность», описание далекой страны. Но на самом деле она затрагивает куда более значительную тему: то, как мы видим прошлое. Чем отличается представление о средневековой Англии как о живом обществе от представления о ней же как о мертвой? В традиционной истории то, что мы можем сказать о прошлом, определяется подбором и истолкованием имеющихся свидетельств. Как ни парадоксально, но эти свидетельства сильно ограничивают и спектр вопросов, которые мы можем задать о прошлом, и нашу возможность сказать: «Мы точно знаем, что так было в прошлом». Ученые-историки не могут обсуждать само прошлое: они могут обсуждать лишь свидетельства, а также вопросы, которые возникают благодаря этим свидетельствам. Как не раз повторяли философы-постмодернисты, к вящему недовольству многих историков, прошлое уже ушло и никогда не вернется. Узнать, каким оно было на самом деле, невозможно [102] .
102
Или, как лаконично выразился Кит Дженкинс: «мы никогда не сможем по-настоящему узнать прошлое… пропасть между прошлым и историей такова… что никакими эпистемологическими средствами ее не преодолеть» (Jenkins, Re-thinking History, р. 23).