Срочная помощь сексуальнозависимым
Шрифт:
– А вот нетерпеливость, она тоже от неудовлетворенного сексуального голода. Я теперь не как некоторые – темный и необученный, я теперь все знаю, а ты слушай и помалкивай, – он осмотрел стол в поисках особо вкусной закуси, ничего не выбрал и снова откинулся на жалобно пискнувший стул. – Стало быть, оделся я, докторши той, конечно, след простыл. Сестричка меня в конференц-зал сопроводила. Там все затененное, только сцена в прожекторах, но зрителей я голов двадцать насчитал. На сцене крендель какой-то распинается о том, как жить правильно. Обстоятельно так рассказывает про бездуховность телесных удовольствий в целом и постельной любови в частности. Потом к последствиям грешной похоти перешел – такая, оказывается, жуть, лучше сразу повеситься. Я, было, совсем заскучал,
– Погоди-ка, – я принес из коридора массивную табуретку. – Вот твое любимое кресло, а стул отдай, еще сгодится.
– В общем, пригласила меня, – Федор безропотно пересел на табуретку, – принять участие. «У Вас, на ухо мне шепчет, поразительные результаты анализов. Уникальные, значит, результаты, и мы весьма хотели бы видеть Вас в нашей Программе». У них там, оказывается, какая-то Программа, но не каждый подходит.
– Я понял, ты – Избранный.
– А я вот не понял. Короче, вышли мы в холл, а там докторша стоит и мне улыбается. Я говорю: «Какая-такая Программа?» Она все объяснила, правда, я все равно ни бельмеса не понял. Что-то там про халахупное дыхание, развитие подсознания и остального организма. А главное, говорит: «Я лично у Вас фасилитатором буду». Тут я, конечно, согласился.
– Фаси… кем она будет?
– Не будет, а уже есть. Она говорит: «Это помещение мы только арендуем, а Вас ждем исключительно в нашей Лаборатории». И приглашение вручила, типа пропуска, совсем по другому адресу. А как тебе водочка? Хороша?
– Не спорю. Напиток достойный, но ты не прав. Они на тебе опыты ставить будут. У желтоглазой Барби твоей диссертация, ты – кролик подопытный. Зачем так здоровьем рисковать? То ли дело: я бы девушек пригласил…
– Угу. Значит, мы с ними здесь, а Верка моя – этажом ниже прогуливается. Это, по-твоему, не рисковать здоровьем?!
– Ладно, рассказывай дальше, – я разлил еще по одной, – и подробнее! Фасилизатором – это как?
– Значит, на следующий день пришел я по адресу, а там вроде офис. Верхний этаж высотки, никакой медицины, но все очень круто, – Федор даже не глянул в сторону наполненной стопки, что на моей памяти случилось впервые, – у них и полы с подсветкой. Очкастая там же, на посту. Встретила и сразу в душ повела. А душ у них, я тебе скажу…
– Зеркала и фотки интересные?
– Нет там никаких фоток, но душ замысловатый, – Федор мечтательно прищурился на потолок, – он то поливает со всех сторон, то обдувает, то опять поливает, а запах, как осенью на лесной поляне. И, кстати сказать, велено было мыться без одежды, то есть, значит, без трусов.
– Уже что-то.
– Это все та – очкастая. Я ей говорю: «А ничего, что я тут голый? Может, выйдите?», а она: «Все в порядке. У меня работа такая». Я говорю: «Так давайте поработаем?». Даже не фыркнула, так и стояла фонарем. А дальше самое интересное. Взяла она у меня кровь из пальца на анализы и в зал повела…
– Чего, так голым и повела?
– Почему голым? Балахон выдала серый до пяток. Вот заходим мы с ней в зал, а там сумрак и койка посереди белеет. Большущая такая. Меня прямо оторопь взяла. «Да уж, думаю, вылечат меня сейчас от сексуальной зависимости раз и навсегда», – Федор, постучал кривым мизинцем по стопке, потом без выражения на лице выпил. – Короче, уложила меня сестричка на эту койку да и вышла. Я лежу, жду. Койка не мягкая, а прямо нежная. Тишина – аж в ушах звенит. Глаза понемногу к темноте привыкают, но смотреть особо не на что: комната пустая, над головой потолок белеет. Продолжаю лежать, настроение падает; зря, думаю, с этой бодягой затеялся. Потом музыка началась. Не то чтобы совсем музыка, а так: бум-блямс, бум-блямс. Сначала тихо, еле слышно, потом громче. Я уже решил ноги делать и тут глядь, а рядом докторша моя стоит, улыбается. Прикинь, лежу на гигантской койке, как цветок на блюде, фея в двух шагах и балахон на ней типа моего. Материя легкая, под ней такие изгибы вижу, такие выпуклости! Соображаю, как все это будет колыхаться и двигаться, ну и конечно, организм, как бы сказать, начинает реагировать.
– Эк тебя угораздило. Это тухлый, банальный гипноз.
Факт.
– Банальный – небанальный, фак – не фак. Шелуха это, – с легкой улыбкой он неотрывно рассматривал потолок. Там сплели узор лучи закатного солнца. Пробившись сквозь городскую хмарь, они угодили на стол, в целлофан колбасных упаковок и преломились, как в хрустале.
– Короче, все хорошо, но тут меня поворачивать начало. Знаешь, как с перепою, если лечь резко: голова назад валится, а ноги вверх и мутит, само собой. Если бы не докторша, я, наверно, струхнул. А она, докторша, уже рядом совсем. Руку мне на грудь положила. Ладонь у нее – что кипяток жжется, но приятно. И вот я, значит, вместе с койкой все назад запрокидываюсь, но соображаю тем временем. Основная мысль – понятно, про докторшу. То есть, вот сейчас прямо она ко мне или вовсе не собирается? И как мы с ней будем, ежели меня конкретно крутит? А сестричка та анализы изучает или, к примеру, на мониторы глазеет, чем тут занимаемся? А дальше совсем чудеса пошли.
– Конечно, чудеса, – проворчал я, – рядышком полуголая леди песни поет, а ты бревном на койке и весь в размышлениях.
– И тут, прикинь, замечаю тихое движение за макушкой, – Федор оторвал взгляд от потолка и задумчиво взглянул на меня. – Ты вот сдрейфил и не пошел…
– И не собирался.
– А я чуть не обделался, как шевеление учуял. Пустая же комната была, и, значит, подкралось впотьмах что-то. Сейчас вспомнить смешно, чего я за те полсекунды не передумал, а оказалось… – Федор неожиданно замолчал. В наступившей тишине стали слышны уличные голоса. Какая-то женщина доступно объясняла всем окружающим, почему ее спутник жизни козел. Мужской голос вяло отбрёхивался.
– Ну, не томи, – не выдержал я. – Чего оказалось-то?
– Понимаешь, там все непросто… – он опять умолк, уставившись на мои старые, приделанные к стене часы-ходики. Сварливая тетка продолжала распекать нерадивого мужа.
– Может, ты и прав, – наконец вымолвил он, – может, и гипноз все это, но помирать стану – не забуду. Я-то дернулся тогда, чуть шею не свернул и, понимаешь, увидел, что только на полкойки лежу, а на второй половине – девушка. Койка-то длинная. Мы с ней затылок к затылку, не то что макушками тремся, но недалеко. А койка потихоньку, как книжка, складывается. Представляешь?
– Нет.
– Вот и я нет. Это не казалось, что все подо мной крутится, а на самом деле оно так было. Я, значит, разворачиваюсь вверх ногами, лицом к ней, она мне навстречу…
– Голая была?
– Она на меня смотрит, я – на нее, и нет больше ничего. Я все позабыл: и где нахожусь, и докторшу окаянную, – Федор оглядел стол и уныло качнул головой. – Это как раз в жизни солнце увидеть.
– Да. Сдуру ослепнуть можно, – осторожно согласился я. – Ты, случайно, ничего такого не курил?
– А знаешь, что интересно? И на ней такой же точно балахон был. То есть, кроме силуэта, ни черта не разглядеть, а я всю ее видел. Глаза особенно…
– Про глаза потом. Что дальше-то было?
– А ничего. Свет потух и зажегся. Тишина. Никого. Я один на койке. Через секунду сестра – эта выдра очкастая явилась. «Спасибо, говорит, а теперь пройдемте в душ».
– Ага. Забавно. Я ожидал чего-то в таком духе.
– А я вот не ждал. Сначала обалдел просто и голова кружилась. Потом так обидно стало – не передать. «Уроды! думаю. Убью нафиг». Матерюсь во все горло, в балахоне запутался, барахтаюсь, как муха в киселе, а ей фиолетово. «Не волнуйтесь так, говорит, процедура по техническим причинам откладывается, но Вам, как добросовестному участнику, будет выплачено вознаграждение. Следующий сеанс через три дня». И знаешь, я растерялся как-то. Думаю: три дня и снова девушку ту увижу, потом соображаю: может, она не ушла еще? Ждет на улице, а я тут.