Срочно нужен гробовщик (Сборник)
Шрифт:
— Точно.
— И даже не удосужился объяснить, почему Тиррел так долго оставался безнаказанным?
— Насколько мне известно, никаких объяснений не было. Генрих всегда был скользкий, как угорь. Он никогда не шел прямо к цели, будь то убийство или что другое. Предпочитал окольные пути. Годами выжидал, не отваживаясь на расправу с неугодными, пока не находился благовидный предлог. Кривой у него был мозг, лукавый. Знаете, чем он отметил свое, восшествие на престол?
— Нет.
— Придя к власти, он казнил по обвинению в измене нескольких дворян, выступивших на стороне Ричарда в битве при Босворте. И знаете, как он придал обвинению видимость
— Как?
— Совершенно по-английски: Генриху вручили парламентский акт и заставили придерживаться его буквы, а стояло в акте следующее: того, кто служит суверенному государю своей страны, впоследствии нельзя ни обвинить в измене, ни приговорить к тюремному заключению или конфискации имущества. Такая бескомпромиссная вежливость совершенно в английском духе. Не было ни криков возмущения королевской властью, ни разбитых окон. Депутаты вежливо вручили скупой, бесстрастный акт, и Генриху пришлось проглотить пилюлю. В душе он, наверное, с ума сходил от злости. Ну, мне пора. Очень рад, что вам лучше. Наша поездка в Гринвич не за горами. Кстати, что там такого особенного, в этом Гринвиче?
— Несколько архитектурных памятников. Да и сама прогулка на катере — тоже дело не последнее.
— И это все?
— Есть там еще парочка недурственных погребков.
— Раз так, мы едем в Гринвич.
После ухода Каррадайна Грант поудобнее устроился и, куря сигарету за сигаретой, углубился в размышления о престолонаследниках из дома Йорков, процветавших во время царствования Ричарда, а при Генрихе нашедших безвременный конец.
Возможно, кое-кто был наказан по заслугам. По рассказу Брента трудно судить: он сделал только беглый обзор судеб Йорков, не вникая в детали и не давая оценок. Но быть того не может, чтобы виновны были все без исключения, кто представлял хоть какую-то угрозу для династии Тюдоров, — вероятность такого совпадения слишком мала.
Без большого энтузиазма Грант взглянул на книгу, которую принес Брент. Джеймс Гэрднер, «Жизнь и царствование Ричарда III». По мнению Брента, д-ру Гэрднеру стоило уделить часок-дру-гой. Это «фантастический» писатель, заверял он.
На первый взгляд, книга казалась не слишком занимательной, но самая скучная книга о Ричарде лучше любой другой. Прочитав всего пару страниц, Грант понял, почему Брент назвал автора «фантастическим». Д-р Гэрднер был непоколебимо убежден, что Ричард — убийца, но, как честный и, в общем-то, добросовестный историк, не считал возможным утаивать факты. Вот и приходилось изворачиваться: пытаясь подогнать теорию к фактам, Гэрднер совершал неимоверные, просто фантастические курбеты — этакого цирка Грант давно не видал.
Не отдавая себе отчета, до какой степени противоречивы его воззрения, Гэрднер признавал мудрость Ричарда, обаяние и широту души, талант полководца и государственного деятеля, отмечал любовь к нему простого народа и доверие к его суду, разделяемое даже его заклятыми врагами, — и тут же на одном дыхании рассказывал о клевете Ричарда на мать и об убийстве беспомощных ребятишек. Выложив жуткую басню — такова, мол, традиционная точка зрения, — доктор с удовольствием присоединял свой голос к общему
Д-р Гэрднер являл чудеса изворотливости и гибкости поистине акробатической. Все более удивлялся Грант складу ума историков. Их способ мышления в корне отличался от способа мышления простых смертных. Грант никогда — ни в литературе, ни в жизни — не встречал человека, хотя бы отдаленно напоминавшего Ричарда, каким он был в изображении д-ра Гэрднера, или Елизавету Вудвилл, как ее представлял себе Олифант.
Видно, права Лора, человеческой натуре свойственно упрямо цепляться за привычные убеждения. При встрече с новым в душе человека возникает неосознанное внутреннее сопротивление, чувство, близкое к досаде. Так по крайней мере вел себя д-р Гэрднер: словно ребенок, в испуге отталкивающий руку помощи, он упорно отказывался сойти с проторенного пути.
Инспектор знал, и знал даже слишком хорошо, что прекрасные, глубоко порядочные люди тоже совершают убийства. Но не такие убийства и по другим причинам. Человек, описанный Гэрднером, мог совершить убийство только в том случае, если под влиянием какого-нибудь катаклизма рушился весь его мир. Он мог, например, убить жену, узнав нечаянно о ее неверности. Или компаньона, тайными махинациями толкнувшего фирму к банкротству и оставившего его семью без куска хлеба. Во всяком случае, это было бы убийство в состоянии аффекта, а не подлое убийство с заранее обдуманным намерением.
Короче, нельзя сказать, что по своему характеру Ричард вообще был не способен на убийство. Но не на такое убийство — это можно утверждать со всей определенностью.
Это убийство было глупо, а Ричард был человеком исключительно умным. Это убийство было вероломно, а он был человеком щепетильно порядочным. Это было зверское убийство, а он был человеком большой души.
Перебирая одну за другой признанные добродетели Ричарда, приходишь к выводу, что каждая делает его участие в убийстве исключительно неправдоподобным. Взятые вместе, они превращали эту версию в бред сумасшедшего.
XV
Брент появился через пару дней; он влетел к Гранту и прямо с порога радостно крикнул:
— Вы еще одного человека пропустили! В вашем списке изучаемых!
— Привет! Кого же?
— Стиллингтона.
— И правда! Как же я забыл про достойного епископа из Бата? Генрих видеть не мог «Titulus Regius» — еще бы, парламентский акт свидетельствовал, что у Ричарда были все права на престол, а его, Генриха, жена — незаконнорожденная. Но человека, который заложил основу возвышения Ричарда, он должен был в буквальном смысле слова ненавидеть. Так что же произошло со стариной Стиллингтоном? Снова убийство под сенью закона?
— Генрих упустил епископа.
— Неужели?
— Епископ сумел остаться в живых. То ли он был необычайно умен, то ли чересчур наивен, чтобы разглядеть ловушку. По моему мнению, если может быть свое мнение у архивной крысы, он был наивен как дитя, и подбить его на поступок, за который можно было бы поплатиться головой, так и не удалось.
— Неужто он сумел обвести Генриха вокруг пальца?
— Ну уж нет. Генрих сам мог обвести вокруг пальца кого угодно. Он отправил епископа в тюрьму «до выяснения обстоятельств» и позабыл его освободить. Домой тот не вернулся никогда, как поется в песне.