Шрифт:
Глава первая
Интересно, какие мысли должны приходить в голову молодому человеку, когда он видит в полуметре от своего носа две стройные женские ножки, выглядывающие из-под короткого белого халата и обтянутые золотистым капроном? Лично я, например, в последнее время отлично понимаю, что вслед за этим зрелищем меня ожидает сперва боль в сгибе локтя, а после этого — черный провал в памяти и ощущение невероятного расслабления, граничащего, наверное, с тем, что индуисты называют нирваной. Я теряю чувства пространства, времени, положения своего собственного тела, и испытываю только одно желание — чтобы это продолжалось как можно дольше.
Такое
«Вставай, симулянт», — слышу я. Пока пытаюсь сообразить, что такое «симулянт», ощущаю новую серию обжигающих пощечин. Теперь слово «симулянт» пробуждает во мне ряд ассоциаций, и я вспоминаю, что сердитое лицо принадлежит врачу по фамилии Ландберг, а я нахожусь в известном заведении, которое неофициально именуется «Сорбонной». Пока я перевариваю все это, доктор Ландберг говорит:
«Быстро подымайся. Я ввел тебе амфетамин. У тебя четыре часа времени, чтобы спрятаться. Одежду найдешь в ларе возле котельной. Там тебя ждет Вова, назовешь свое имя, и он скажет тебе, что делать».
Пока Ландберг произносит свою тираду, из которой до меня доходит лишь одно слово из трех, я кое-как сползаю с койки и нащупываю на полу шлепанцы. Каждый из них кажется мне громадным, как троллейбус, и тем не менее только с четвертой попытки мне удается запихать ноги в тапки; при этом пол в палате, возмущенный тем, что его так топчут, вдруг загибается вверх и изо всех сил ударяет меня по лбу. Из глаз вылетает сноп искр, и я еще яснее начинаю осознавать свое положение, которое мне все больше кажется, мягко говоря, нехорошим.
Ландберг берет меня за шиворот, ставит параллельно вектору силы тяжести и рычит сквозь зубы:
«Тебя месяц держали на наркотиках. К утру тебя начнет крутить, поэтому за ночь ты должен найти такое место, где тебя никто не найдет и где ты сможешь долго отсиживаться. Торопись…»
Ужас ледяной рукой хватает меня за горло. Я уже достаточно в себе, чтобы понимать, что это такое — попасть в «Сорбонну»… Стараясь держаться ровно, я, двигаясь в кильватер Ландбергу, выхожу из палаты в коридор. Пол под ногами качается, стенки коридора извиваются самым фантастическим образом, словно я иду внутри удавьего пищевода.
Ландберг что-то говорит, я делаю попытку ответить, но это удается с трудом. После каждого произнесенного мною звука череп пронизывает дикая боль, будто какой-то садист вбивает мне в темя пятидюймовый гвоздь.
Врач выводит меня в тихий полумрак улицы, показывает, куда нужно двигаться дальше, после чего неожиданно исчезает. Я натыкаюсь на здоровенный дощатый сундук неподалеку от подвальной двери, открываю его и выволакиваю оттуда какое-то мятое тряпье. С удивлением узнаю свой костюм-тройку, правда, без жилета и галстука. Тут из полумрака выходит санитар Вова из нашего отделения.
«Ты кто?» — спрашивает он меня.
Я
— Андрюша, — пропела Лида, — открой форточку. Душно.
Я, оторвавшись от калькулятора, вытащил из-за сейфа длинную трость и, зацепив ею крючок фрамуги, отворил окно. Сразу стало шумно. В кабинет ворвался лязг портальных кранов, стук колес и чьи-то вопли.
— Спа-асибо, — сладко проворковала Лида.
Стараясь не глядеть на нее, я уселся за стол и уставился в окошко калькулятора, где машинка высветила совершенно несуразное число. Наверняка сбой. Я нажал сброс и снова принялся за расчеты, зная, что Лидочка сейчас поглядывает в мою сторону и приторно улыбается. Улыбайся, улыбайся. Теперь, когда угроза сокращения благополучно миновала, можешь улыбаться. Я-то помню, как ты шипела, когда стоял вопрос — тебе или мне оставаться здесь. А теперь все «Андрюша», да «Андрюша», и улыбнешься лишний раз, и ручкой сделаешь, и попкой вильнешь при случае… Можешь не стараться. Не таких видали…
Рявкнул динамик громкой связи, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Мою фамилию динамик никогда раньше не выкрикивал, обычно начальник обращался к моему патрону: «Василий Фомич, поднимитесь, пожалуйста…» Но Василий Фомич Сошников, начальник коммерческого отдела, уже минут пятнадцать сидел там, на втором этаже, на диспетчерском совещании.
— Слушаю вас, — я нажал и отпустил кнопку селектора.
— Поднимитесь ко мне. — В баритоне Папы мне почудилась легкая озабоченность.
Выключив калькулятор, я поймал себя на мысли, что Папе неожиданно понадобилась моя помощь. Видимо, случилось что-то такое, в чем даже мой патрон не в состоянии разобраться… Хотя нет, конечно, вздор. Скорее всего, отдел допустил некий промах, наверное, опять Сошников что-то схимичил, а стрелки решил перевести на меня… Ну конечно, в том месяце стрелочницей была Лидочка, теперь, стало быть, моя очередь.
Подходя к двери, я все-таки не удержался, посмотрел на Лиду. Она, разумеется, улыбалась. Причем сочувственно и вполне доброжелательно. Кажется, даже искренне. Я почувствовал, что мои губы тоже разъезжаются в идиотской улыбке, и поспешно отвернулся. Лидочка хихикнула.
Я потопал по лестнице и, пока поднимался, решил, что беспокоиться особо не о чем. Сошников мне доверял и, думаю, не стал бы крепко подставлять. Тем более, если вспомнить, как он требовал, чтобы у него ни в коем случае не сокращали инженера. Я знал, что патрон имел в виду меня, а никак не Лидочку, и Лидочка это знала… Не такая уж, кстати, дура эта Лидочка. Институт все же закончила, пусть заочно, но закончила. И на причале торчала недолго — года полтора. Сошников кого попало в отдел к себе не берет, это всем известно… А с Лидочкой неплохо было бы побеседовать в неофициальной обстановке, не в кабинете, конечно, а где-нибудь еще… Кто ее разберет, глазки вроде строит, авансы кидает, думаю, не обломится… Однако, вот и кабинет с надписью «Приемная».
Я миновал секретаршу, открыл дверь в кабинет начальника порта и вошел. Поздоровался и быстро оценил обстановку.
На своем месте восседал сам Папа, на стульях вдоль приставного стола расположились мой патрон, начальник района Молодцов, и начальник ночной смены Павлюченко в своей знаменитой кожанке, которую в прошлом году защемило грейфером. Как раз тогда Павлюченко и перевели временно в мастера, а меня поставили сменным, после чего я и попал на глаза Сошникову… Василий Фомич сидел сейчас с таким видом, будто проглотил живую крысу. С патрона, похоже, снимали стружку, а с меня, наверное, сейчас будут драть три шкуры…