Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
Шрифт:
Как правило, классовая принадлежность человека устанавливалась с его собственных слов, но власти могли потребовать документального подтверждения от сельсовета или работодателя, а внешность и манеры, не соответствующие заявленной идентичности, немедленно ставили ее под сомнение. Поскольку представители «чуждых» классов не имели права голосовать, местные советы были обязаны выявлять их и исключать из списков избирателей. Впрочем, обычно придирчивое исследование классового положения того или иного гражданина проводилось, только когда он намеревался вступить в комсомол или партию, поступить в училище или институт, либо в ходе периодических чисток партийных и комсомольских организаций, учащихся вузов и техникумов, работников бюрократического аппарата.
Сознательное сотворение желательной классовой идентичности принимало разные формы. Одним из способов создать себе новую идентичность служила смена рода занятий (или выбор не такого занятия, как у родителей). Например, дети из семей городских служащих или специалистов очень часто старались обрести пролетарскую идентичность, проработав несколько
46
Например, выходец из украинской буржуазной семьи, сын бывшего царского офицера, в Гражданскую войну служившего в петлюровской Украинской национальной армии, после ареста отца создал себе новую идентичность в качестве рабочего Харьковского тракторного завода. См.: Hryshko W. I. An Interloper in the Komsomol // Soviet Youth: Twelve Komsomol Histories. Miinchen, 1959. Series 1. No. 51. P. 96.
Молодые люди «классово-чуждого» происхождения могли получить новую классовую идентичность и другим способом — благодаря их усыновлению друзьями родителей или родственниками, чьи социальные верительные грамоты были лучше. Один священник, к примеру, чтобы социальное положение не помешало его сыну продолжать образование, договорился о его усыновлении дядей, сельским учителем{111}. Сын другого священника пытался уговорить родственника, советского чиновника, усыновить его, отчасти из карьерных соображений, отчасти же потому, что он, после того как пошел учиться, отрекся от ценностей своих родителей и стремился к «советской» идентичности{112}.
Такие ситуации всегда были сложны, поскольку в них играли свою роль всевозможные трения, присущие отношениям между родителями и подрастающими детьми. Дочь одного священника ушла из дому и «порвала все связи» с родителями, сначала жила у брата агронома, потом работала медсестрой, надеясь осуществить свою мечту — поступить в медицинский вуз [47] . Сын торговца, тоже студент, на комиссии по чистке утверждал, что разорвал все «политические связи» с отцом, постоянно ссорился с ним из-за политики и поэтому их нельзя считать представителями одного класса [48] .
47
Она поступила в мединститут в Москве в 1924 г., через несколько лет после того, как ушла из дому. За четыре месяца до окончания учебы ее исключили из института (и приговорили к тюремному заключению) за сокрытие социального происхождения. Ей понадобилось хлопотать не один год, чтобы добиться пересмотра решений институтского начальства и суда (Судебная практика. 1931. № 16. С. 13).
48
Следователь весьма скептически отнесся к этим заявлениям, поскольку студент продолжал жить дома (Красная молодежь. 1924. № 1. С. 126).
Молодые люди часто безуспешно старались заставить родителей изменить свое классовое положение: «Вот сколько мы ни говорим, ни ругаем старика, — брось свое поповство, будет обманывать народ, а он и слышать не хочет. Уперся на своем: вы, говорит, сами по себе, я тоже. Что я буду делать на старости лет, если брошу поповство. Так и не можем уломать его»{113}. Порой дети «социально чуждых элементов» «порывали связь» с родителями и даже обнародовали этот факт в печати: «Я, как сын священника, порываю всякую связь с духовным званием. Учитель Юрий Михайловский»{114}. В одном случае человек, которого чуждое социальное происхождение лишило партийных перспектив, решился даже на более отчаянный шаг: «Вейт скрыл, что он является сыном б. помещика, исправника, дворянина. Когда выяснилось социальное положение Вейта и его за сокрытие такового и малую активность исключили из партии, у него сильно обострились отношения с отцом, и кончилось тем, что Вейт убил его»{115}. Хотя изобрести или представить в ином свете свою классовую идентичность было сравнительно легко, она не менее легко попадала под подозрение и оспаривалась, как произошло с Вейтом, с самыми пагубными для человека последствиями. «Разоблачение» утаенной или ложно присвоенной классовой принадлежности в 1920-е гг. являлось предметом главной заботы коммунистов и, соответственно, постоянной тревоги определенной части населения. Помимо нэпманов, кулаков, священников и представителей бывших дворянского и купеческого сословий, находившихся под прямой угрозой, вопрос о классовой принадлежности доставлял больше всего неприятностей служащим, для которых в особенности были характерны неоднозначная классовая идентичность, избирательное и творческое использование взаимоисключающих данных о себе.
Лозунг пролетарских писателей «Срывайте маски!» на первый взгляд относился к литературным приемам, позволяющим показать реальное лицо того или иного социального типа. Однако в действительности молодые коммунисты
Из-за этих страхов публичное разоблачение скрытых классовых врагов, по-видимому, служило средством успокоения и ободрения для многих коммунистов. Когда член ЦКК Р. С. Землячка докладывала на партийном съезде об итогах недавней чистки кооперативов, аудитория следила за ее рассказом с явным увлечением: «[Были вычищены] 109 человек бывших купцов (не по происхождению, а сами бывшие купцы), бывших дворян, почетных потомственных граждан, лиц духовного звания. Среди вычищенных имеется 11 человек бывших министров разных правительств (движение в зале), бывших городских голов, членов земский управы. Из числа вычищенных детей бывших царских чиновников, царских аристократов, крупных помещиков, фабрикантов, купцов — 49 человек; из числа вычищенных 57 человек судились при советской власти, занимались при советской власти торговлей 22 человека, бывших офицеров — 82 человека (движение в зале. Голоса: “Ого!”)…»{118}
Основной предмет внимания в данной главе — главный парадокс эпохи нэпа: непрочность классовой идентичности индивида, с одной стороны, и ее величайшее социальное и политическое значение, с другой. Этот парадокс очень важен для историков периода нэпа, потому что большинство источников тех лет отражают марксистский, классовый подход большевиков к социальному анализу. Если мы будем принимать такие источники за чистую монету, то можем проглядеть тот факт, что классовые роли, которые играли во время нэпа советские граждане, были весьма сомнительны и непостоянны. Если же мы придем к выводу, что классы в советском контексте — категория искусственная, то рискуем упустить из виду немаловажный и специфический аспект общества нэпа: представление своего классового «Я» в повседневной жизни являлось частью общего социального опыта.
Остается вопрос, усваивались ли внутренне обычными людьми классовые категории, которыми их наделял новый режим. Поскольку о классовой принадлежности так часто заходила речь в повседневной жизни, было бы странно, если бы не произошло некоторой интернализации. Но это не мешало ни скептическому отношению к советским классовым категориям, ни ощущению двойной или множественной социальной идентичности. Крестьянин мог считать себя одновременно «бедняком» (если таково было его «советское лицо») и просто крестьянином (в повседневном взаимодействии с односельчанами). Человек, называющий себя «интеллигентом» и произносящий слова «буржуазный специалист» с оттенком насмешки, мог тем не менее в каких-то важных моментах находить в себе буржуазные черты.
Кроме того, дополнительную сложность нам создает интернализация классовой идентичности, так сказать, «по факту». Существовал или нет класс кулаков во время нэпа, советское общество 1930-х гг. содержало реальную категорию «раскулаченных» — т. е. тех, кто пострадал в результате драматического факта раскулачивания. Многие колхозные председатели в 1930-е гг. говорили, что они «из бедняков», хотя формально класс бедняков перестал существовать благодаря коллективизации. В рядах руководства промышленности люди «из рабочих», выдвинутые в годы первой пятилетки, занимали почетное место {119} . [49] Разумеется, форма интернализации классовой идентичности зависела от характера определявшего ее факта («выдвижения», с одной стороны; опалы и экспроприации — с другой). Рабочий выдвиженец, ставший руководящим работником, мог гордиться своим скромным классовым происхождением, тогда как раскулаченному избежавшему ссылки, приходилось скрывать прошлое. Но с точки зрения интернализации, можно ли сомневаться, что у бывших кулаков «классовое сознание» было даже сильнее (потому что болезненнее), чем у бывших рабочих?
49
В классификации промышленных управленцев здесь особо выделяются не только бывшие рабочие, но и те, кто был рабочим от станка в 1928 г.