Ссора с патриархом
Шрифт:
— Да, отец!.. Если это возможно, — неуверенно добавил маркиз.
— Невинный человек страдает из-за вас. Нужно оправдать его, спасти.
— Каким образом?
— Самым простым и непосредственным.
— Не понимаю…
— Он незаслуженно несет наказание, которое должно было пасть на вашу голову…
— Я помогу, помогу его жене, его детям, всеми способами…
— Этого мало.
— Что еще я мог бы сделать?
— Освободить его, заняв его место. Только при этом условии…
— Отец, наложите на меня какое угодно другое тяжелое наказание…
— Это
— Я слышал, что можно очиститься от греха, жертвуя церквам, религиозным учреждениям, на благотворительные дела…
— Господь не торгует своим прощением. Он, давший вам богатство, может и отнять его в любой момент, если пожелает. Он был бесконечно милостив к вам, побудив вас явиться на его святой суд.
— Выходит, я должен опозорить род Роккавердина?
— Жалкое самолюбие вынуждает вас говорить так. Остерегитесь! Бог справедлив, но неумолим! Он сумеет отомстить за невинного. Пути его неисповедимы.
Маркиз опустил голову и ничего не ответил.
— Если зло, совершенное вами, непоправимо, раскаяния достаточно для милости божьей. Но если это можно поправить, и в кратчайший срок, раскаяние ничего не стоит. Я не могу поднять руку во имя господа и отпустить ваши грехи. Какое бы тяжелое наказание я ни наложил на вас, его все равно будет недостаточно, любое будет насмешкой. Подумайте хорошенько!
— Подумаю! — раздраженно ответил маркиз. — Только смотрите, я открыл вам свою вину под тайной исповеди. Вы не можете донести на меня правосудию…
— Донести на вас? Какие мысли приходят вам в голову! Подумайте лучше о том, что в эту минуту вы отказываетесь от милости божией…
— Отпустите мне грехи!.. Я выполню епитимью! — взмолился маркиз. — Я искуплю их любым другим способом! Все можно искупить на этом свете!
— Слышите? — ответил исповедник. — Бог говорит с нами, посылая ветры, землетрясения, голод, чуму, и этими знамениями являет гнев свой, предостерегает нас…
— Я приду к вам в другой раз! — сказал маркиз и встал.
— Да поможет вам бог! — воскликнул священник.
И пока маркиз надевал кунью шапку и плащ, он сходил за лампой, и на его бледном лице вновь появилась обычная кроткая, почти по-женски добрая улыбка.
— Вы не сможете донести на меня! — повторил маркиз, и казалось, он угрожает.
— Я уже забыл об этом, — ответил дон Сильвио. — Ах синьор маркиз! Ах, синьор маркиз!
10
Он не мог обдумать все, что произошло, пока с трудом пробивался улочками и переулками, спасаясь от яростного ветра, но едва он осторожно закрыл дверь своего дома и зажег лампу, как сразу вздохнул полной грудью, словно освободился от какой-то невыносимой тяжести.
Он был доволен. С радостным удивлением он почувствовал себя успокоенным. Его не терзали больше угрызения совести или, во всяком случае, не пугали мрачные призраки, которые — тут он удовлетворенно усмехнулся — чуть было не подтолкнули его к самоубийству в тот день, когда он заперся в
Теперь ему уже неважно было, кто именно послал ее в тот день. Он думал лишь о том, что людской суд сам связал себя по рукам, осудив Нели Казаччо, и что суд божий должен быть уже отчасти удовлетворен добровольным и искренним признанием, которое он сделал час назад. Если исповедник не захотел наложить на него епитимью, отказался отпустить ему грехи, то это не его, маркиза, вина.
Может быть, обратись он к другому священнику… Он рассчитывал, что дон Сильвио Ла Чура, почитаемый в народе за святого — ему приписывали даже некоторые чудеса, — лучше, чем кто бы то ни было, оценит обстоятельства, из-за которых один из маркизов Роккавердина смог стать убийцей.
И, раздеваясь, чтобы лечь спать, он хладнокровно анализировал свое душевное состояние в эти дни.
Какое-то безумие охватило его! Он и в самом деле поверил, что его околдовали, как говорила мама Грация. Однако ружейный выстрел, сразивший Рокко, разрушил, должно быть, и дьявольские чары этой женщины, раз он почувствовал к ней непреодолимое отвращение и ненависть сразу же, как только добился того, что она могла принадлежать ему, только ему, чего он так страстно желал до того, как убил клятвопреступника!
А этот святой человек дон Сильвио предлагал ему донести на самого себя, занять место Нели Казаччо!
Ведь если господь допустил, чтобы того осудили, очевидно, на его совести было еще какое-то тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым.
Что же касается его, маркиза, то раз исповедник отказался отпустить ему грехи, почему бы не обратиться к тому, кто стоит выше любого церковнослужителя, кто имеет полное право отпускать какие угодно грехи, к самому папе? Папа — это бог на земле. Под предлогом поездки на материк он мог бы отправиться в Рим и упасть в ноги его святейшеству. Он должен воздвигнуть алтарь для чтения бессрочной мессы? Пожертвовать на приют? Подарить золотую чашу с бриллиантами собору святого Петра? Все, что угодно, лишь бы имя и честь маркизов Роккавердина не были запятнаны! О, Пий IX сразу поймет его добрые намерения: он не так скудоумен, как дон Сильвио!
И он уснул, стоя на коленях перед Пием IX, поднимающим руку, чтобы отпустить ему грехи.
Таким образом, он возвращался к привычной жизни, полный живейшего стремления заняться делами, заглушить свои чувства, словно его жизненная энергия хотела взять реванш за ту бездеятельность, в которой он пребывал столько месяцев, перепоручив дела по хозяйству бестолковым и недобросовестным батракам и управляющим. Под предлогом неурожайного года они мало того что не платили ему за аренду земли, так приходили еще клянчить у него семена и выпрашивать на несколько дней плуги нового образца, что он выписал из Милана. Из-за долгой засухи земля стала твердой, как железо, и обычными плугами ее не поднять было, чтобы подготовить под пар.