СССР: вернуться в детство 6

Войлошников Владимир

Пацаны притормаживали и старательно отдавали честь. Слов, естественно, было не слышно. Прапор кивал, и пацаны исчезали в будке КПП.

Я пожал дяде Вале руку, подхватил папку с моим личным делом и выскочил из машины. Кроме документов у меня с собой был только почти пустая спортивная сумка с тапками, трусами и мыльно-рыльными принадлежностями — Сергеич сказал, всё остальное выдадут. А прапор, оказывается, ждал конкретно меня.

— Петров? — сухо поинтересовался он.

— Так точно! — все старые рефлексы полезли наружу, заставив меня вытянуться смирно и слегка прищёлкнуть каблуками. Кеды

щёлкать хотели не очень, а вся другая обувь на прошлой неделе внезапно сделалась мала, даже сапоги резиновые. — Учащийся Петров для прохождения обучения прибыл.

— Ваши документы, товарищ учащийся? — он принял папку с документами и между делом представился: — Старший прапорщик Васин.

О! Васин!

— Здравия желаю, товарищ прапорщик, — чисто автоматически ответил я.

Васин оторвался от рассматривания прикреплённой к личному делу записки и, слегка сощурившись, посмотрел на меня. Хмыкнул.

— Следуйте за мной, учащийся Петров.

Здание новых казарм как брат-близнец копировало курсантские, и внутри всё оказалось привычно. Напротив входа — тумбочка с прилагающимся к ней дневальным. Направо, под арку — каптёрка, сушилка, туалет и прочие мыльно-рыльные, в торце правого аппендикса — зарешёченная оружейка. Налево — класс, комнаты оферов* и четыре обширных спальных кубрика — на четыре отделения. Разделена вся левая часть была то ли очень широким коридором, то ли длинным узким холлом — кому как нравится, так и называйте. Курсанты обычно именовали сие место, используемое для всяческих построений взлёткой**.

*офицеров

**авиаторы же

И вот на этой взлётке как раз разворачивалось эпическое действо под названием «утренний осмотр». Вообще, я вам скажу, в армии многие действа эпические. На очень серьёзных щах. И это, наверное, правильно. Во всяком случае везде, где жёсткую дисциплину заменили на рассуждения о равенстве, армия неизбежно превратилась в фикцию.

Впрочем, рассуждения о равенстве здесь тоже присутствовали. Не фигурально выражаясь, а прямо здесь — в данный конкретный момент.

— … и вы, товарищ учащийся, должны понимать, что правила одинаковыдля всех! — я с удивлением узнал знакомые модуляции голоса майора Гробовченко! Представляю, как он рад, что его к детям сослали! — Злостные нарушители дисциплины в части опозданий на утренний осмотр, ненадлежащего внешнего вида и прочих, порочащих честь курсанта… э-э-э, учащегося!.. пунктов, будут лишены еженедельного увольнения. ВСЕМ ЯСНО?!

Хор подростковых голосов почти дружно откликнулся:

— Так точно, тащ капитан!

А-а, значит, Гробовченко пока капитан.

Мы вырулили на взлётку и оказались перед двумя шеренгами парней в песчанке. Гробовченко, невысокий, очень плотный, чуть не квадратный мужик (чуть более худой и чуть менее лысоватый, чем я его помнил) выжидающе уставился на прапора. Тот козырнул:

— Тащ капитан, новый учащийся, Петров.

Гробовченко коротко кивнул и обернулся к роте:

— Та-ащи учащиеся! Представляю вам вашего нового товарища: Владимир Петров. Петров — встать в строй!

Для меня немного диковато было находиться среди всей

этой военизированной толпы в спортивной форме и кедах. Чудовищно неуместно. Я занял последнее место — чувствую, тут я пожизненно и буду стоять. Парни, провожающие меня кто любопытными, кто равнодушными, а кто и придирчивыми взглядами, сплошь были рослые. Им-то реально было по четырнадцать! Стоящие первыми номерами были выше меня не меньше, чем на голову. Я в этой толпе буду самым мелким. Мда, такого со мной ещё не было.

Гробовченко ещё прошёлся по дисциплине и ответственности и рявкнул:

— Первая шеренга, два шага вперед, ШАГОМ МАРШ! Первая шеренга, КРУ-ГОМ! Вольно. К утреннему осмотру приступить!

Да, поначалу командный голос аж в ушах звенит. Не потому что офицеры орут. Это специальная метода такая — низкий, очень громкий звук, резонирующий и наполняющий всё помещение — иначе только глотку надсаживать будешь без толку.

Несколько человек, которых я для себя определил как замков* и комодов*, пошли вдоль строя, проверяя всякое — и состояние обмундирования, и подшиву**, и чистоту сапог, а особо въедливые — уши-шею. Важно раздавали указания: кому и какие недостатки устранить. Я удостоился пренебрежительного взгляда и требования показать руки. Предъявил.

*Комод — на курсантском сленге —

командир отделения.

Замок — заместитель

командира взвода.

**Подшива — подшитые

белые подворотнички.

По ходу расспрашивали, не нуждается ли кто в мед помощи. Болящих не нашлось.

Прохаживающийся вдоль строя Гробовченко снова рявкнул:

— Утренний осмотр — ЗАКОНЧИТЬ! СТАНОВИСЬ!.. Рота, СМИР-НО! ПЕРВАЯ ШЕРЕНГА, ДВА ШАГА ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ! КРУГОМ! РАВНЯЙСЬ! СМИРНО! О РЕЗУЛЬТАТАХ УТРЕННЕГО ОСМОТРА ДОЛОЖИТЬ! ВОЛЬНО!

Бляха муха, как же я отвык от этого специфического общения…

Комоды пошли докладывать о результатах осмотра. Дежурный почём зря простоял с книгой записи больных — страждущих медицины, как я упоминал, не обнаружилось.

Гробовченко со свирепым лицом расписался в книге записи больных и скомандовал:

— Стать в строй! Вольно. РОТА, НАПРА-ВО, НА ВЫХОД ШАГОМ МАРШ!

Сумку прапор велел оставить в располаге* и идти на завтрак во всеми, хозяйственные вопросы потом.

*то есть, в расположении роты,

в казарме

Дальше начался полный паноптикум, подобного которому в бытность курсантом мне не доводилось наблюдать никогда. Тихо офигевая, я предположил про себя, что оферы задумали этакий заговор, чтобы меньше возиться с толпой восторженных детишек. Ах, вы хотите армии? Получите концентрат по полной программе! Требовать — по максимуму! Прессовать — от души! Неженки отвалятся. С остальными можно будет работать.

В столовую мы пошли не просто строем, а исполняя ротную песню. Точнее, за неимением особенной ротной песни исполняли авиационную «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»*