СССР
Шрифт:
Настал черед выпендриваться Валенчуку. Но он выпедриваться не стал – старая школа, что ни говори, – а, покивав, поблагодарил и сказал:
– Кстати, хорошо, что об этом речь зашла, пока все здесь. Как говорится, как здорово, что все мы здесь... Да. Давайте вместе подумаем – ну, я о чем, Галиакбар Амирович, помните? Про название.
– Точно, – сказал я. – Мак Саныч, вас как раз ждали. Задача такая: надо родить название новой модели. То есть оно уже есть – «единичка», «двойка» и до бесконечности, но это ведь не имя собственное и
Рычев развел руками и сказал:
– Давайте я послушаю лучше.
– Ага. Геннадий Ильич?
Валенчук выпалил, судя по всему, давно выстраданное:
– «Союз». «Союзник». «Совет».
– «Советчик», – подсказал я.
– Совсем не нравится? – огорчился Валенчук.
– Ну, нравится. Но «Союз» мы уже третьей площадке отдали, правильно? Машина «Совет» – ну, странно, «плохой "Совет" ты мне дал сегодня», «на одних "Советах" далеко не уедешь». К производным просится «антисоветчик» и так далее.
– Да вообще, хочется как-то разнообразия, – неожиданно вступил Егоршев. – А то «Убик» какой-то получается.
– Что за «Убик»? – не понял я.
Видимо, не только я, потому что все внимательно выслушали повествование про американскую книжку, в которой все провтуливаемые трудящимся товары, от стирального порошка до космического катера, назывались «Убик», и крылась в этом какая-то дьявольщина, которую никто из нас, кажется, не уловил, – как, впрочем, и причины, по которым мы все сидим и это слушаем.
– Шурави, – сказал я, чтобы разрядить обстановку.
– Не надо, Алик, – мягко сказал Рычев.
Я хотел объясниться, но понял, что так разрядить обстановку тем более не получится, поэтому вскинул руки вверх, немного поболтал ими и закинул за голову. Буду наблюдать.
Баранов, похоже, сам решил подхватить оброненный мною разрядник и многозначительно произнес:
– «Победа».
– А что, – оживился было Малов, начальник первого участка, но Валенчук отрезал:
– Тогда уж «Нисса» сразу.
– Почему «Нисса»?
Валенчук коротко объяснил Малову, да и всем, честно говоря, почему «Нисса». Я понял, что долго не выдержу, но решил еще потерпеть.
Баранов не сдавался:
– Тогда «Чайка». Традиционно зато.
– Ну Слав, – мягко сказал Рычев, явно подавляя подскочившего уже Валенчука, – у нас все-таки не лимузин. И потом, «Чайка» совсем затаскано – и телевизор такой был, и холодильник, стиральная машина, кажется, не говоря уж про нашу ресторацию. Совсем банальностей не хотелось бы.
Зря он банальность упомянул. Настал черед Федина. Он веско предложил:
– Давайте назовем «Богатырь».
– Красный. С двумя орехами, – высказался
Всё. Больше не отмолчаться.
– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – безмятежно сказал я.
– Где татарское? – прогудел Федин, и я уже приготовился объяснить, как он что-то вспомнил и осекся.
А я объяснил:
– Да ладно, зато как раз преемственность. Вон «Жигули» – татарское название, и машина ничего
– Ничего?! – огнедышаще уточнил Кузнецов.
– Хорошей машина была, – подтвердил Валенчук. – Пока «Ладой»–«Самарой»–«ТАЗом»–«вазоном» не стала.
Против несомненного авторитета Кузнецов не попер.
– Ну, вам видней.
– Напрасн'a, – тихонько сказал Игорь.
Злопамятный какой юноша. Все не может мне простить обсуждения союзной топонимики или как там называется наименование улиц. Тогда тоже все метались между проспектами Мира и шоссе Энтузиастов, а я предложил последовать примеру села Тойгильды Муслюмовского района, в котором, на радость всем, родилась моя матушка. Она рассказывала, что в пору ее детства в селе, название которого, что характерно, переводится как «Праздник пришел», было две улицы. Первая называлась «Nik kilde~n» – «Чего пришел». Вторая, которая поперек шла, соответственно, – «Naprasna». С ударением на последнем слоге, как в татарском положено.
Вот тогда Игорь, ко всеобщему ликованию, и спросил, что такое по-татарски «Naprasna».
В итоге все согласились с неизбежностью туповатой лирики: «Весенняя», «Таежная», «Прибрежная», все такое. И на сей раз я креативить и не собирался. Но объясниться было необходимо.
– Да чего вы кипятитесь, – сказал я. – На самом деле все средства передвижения в русском языке названы тюркскими словами. Лошадь – тюркское, аргамак – само собой, собака – тоже.
– Олень, – ядовито уточнил Кузнецов.
– Олень – нерусское средство передвижения, – напомнил я.
– Телега? – заинтересовавшись, осведомился Валенчук.
– Телега – тюркское, на крайняк монгольское. Арба – и так понятно.
Кузнецов встал, сел, снова встал и ушел к окну, злобно бормоча под нос, что вот из-за вас на телегах и катаемся до сих пор.
Я снисходительно откликнулся:
– Да бери европейское качество, пожалуйста, – рыдван, через польский из немецкого пришло. Зашибись название. Или дрожки – тоже из Северной Европы слово. А если что-то посолиднее – пардон, без нас не обойтись.
– А почему так? – спросил Малов.
– Ну, русские, допустим, оседлый народ был. Сидел на печи тридцать три года, все такое. А татары вокруг шныряли – вот и научили. И слова с наукой вместе перешли.
– Русофоб, давить пора, – гадливо сообщил Шагалов с третьего.
Я пожал плечами.
– С учетом ареала распространения – «Mark II»,– подумав и сделав гранитное лицо, сказал Егоршев. – Очень традиционно.
На него не обратили внимания, но Леха, кажется, не очень обиделся.