Сталь остается
Шрифт:
Аркет заколебалась.
— Прямых доказательств такой связи не существует.
— Однако присутствующий здесь Палша Менкарак утверждает, что ты подстрекала ее провести некие ритуалы на утесе над городом.
— Скажу лишь, — она добавила холодного презрения, — что его святости не было с нами на утесе, и мне трудно представить, как он мог узнать, чем мы там занимались. Возможно, у его святости слишком богатое воображение.
— Черномазая потаскуха!
Мир вокруг будто повернулся вокруг некоей невидимой оси. Кринзанз зашумел в венах, бухая в уши, требуя выхода. Пальцы задрожали, словно сжимая рукоятки кинжалов. Шорох приглушенных
И перешла в наступление.
— А еще мне непонятно, — сдержанно, не повышая тона, добавила она, — где его святость учился придворным манерам. И вы, мой повелитель, допустите, чтобы я и мой народ, оставивший по себе добрую память, подвергались оскорблениям в том самом тронном зале, строить который помогали наши инженеры?
От толпы, стоявшей по правую руку от трона, отделился один из старших соглядатаев. Выйдя вперед, он встал рядом с младшим собратом и взял его за руку. Менкарак сердито вырвал руку.
— Эта женщина… — начал он.
Джирал не дал ему продолжить.
— Эта женщина, — холодно произнес император, — наш ценный советник. И твое оскорбительное заявление заслуживает, возможно, рассмотрения в суде. Ты пришел к нам с самыми лучшими рекомендациями, Пашла Менкарак, но разочаровал меня. Думаю, тебе лучше уйти.
В какой-то момент показалось, что Менкарак может ослушаться императора. Внимательно наблюдавшая за ним Аркет увидела в глазах соглядатая нечто такое, что ставило под сомнение присутствие у него чувства самосохранения. В памяти всплыли слова Шанты, сказанные на вершине хребта, с которого они смотрели на разрушенный Хангсет. «Похоже, из религиозных училищ идет новое поколение. Поколение твердой веры». Интересно, предполагает ли твердая вера устремления к мученичеству, время от времени поощрявшиеся толкователями Откровения в прошлом.
Старший соглядатай, нахмурившись, прошептал что-то на ухо Менкараку, а его пальцы впились в локоть последнего, словно когти. Дерзкий блеск в глазах ревнителя веры потух, как залитый водой костер. Менкарак опустился на колено, понуждаемый к тому не столько раскаянием, сколько, похоже, неумолимой настойчивостью наставника, и склонил голову.
— Примите мои глубочайшие извинения, ваше величество. — Нельзя сказать, что он процедил эти слова сквозь зубы, но тон их определенно не соответствовал форме — Менкарак будто задыхался. Аркет поймала себя на том, что едва ли не сочувствует ему. Она слишком хорошо знала, какое чувство стоит за этим жестом покорности и сдавленным голосом. — Если мое рвение в служении Откровению каким-либо образом оскорбило вас, прошу о снисхождении.
Джирал разыграл карту до конца. Слегка подавшись вперед, он с задумчивым видом потер подбородок и напустил на лицо суровое выражение.
— За снисхождением, Менкарак, тебе следует обращаться не ко мне. — Никто, разумеется, не принял это заявление всерьез — любое нарушение этикета в тронной палате не могло квалифицироваться иначе как прямое оскорбление императора, независимо оттого, присутствовал он при этом лично или нет. — Твои оскорбительные замечания касались, в конце концов, моего советника. Может быть, тебе стоит принести извинения ей.
Общий вздох изумления пронесся по залу. Старший соглядатай растерянно
Вытянул и оборвал.
— А может быть, и не стоит. Это, пожалуй, было бы уже чересчур. Полагаю, тебе лучше всего удалиться туда, где твое присутствие никого не будет оскорблять. — Император кивнул старшему соглядатаю и сурово добавил: — Уберите его с глаз моих.
Тот с радостью подчинился и, силком заставив Пашлу Менкарака подняться, потащил его к дальнему выходу, не забывая почтительно кланяться. Проводив их взглядом, Джирал легко, без лишних церемоний встал с трона — к такому нарушению этикета, желая смутить двор, нередко прибегал его отец — и громогласно объявил:
— Оставьте нас. Я желаю говорить с Аркет наедине.
На то, чтобы очистить зал, ушло не больше минуты. Двое задержались, поглядывая с любопытством на трон; были среди придворных и такие, кто принимал свою должность не только как синекуру, но число их за годы после прихода к власти нового императора сильно сократилось. При первой возможности Джирал удалял самых преданных сподвижников отца в ссылку, в провинцию, некоторых бросал за решетку, а двух или трех даже отправил на эшафот. Осталась кучка самых компетентных, без которых было не обойтись, но они пребывали в страхе и растерянности, чего, как полагала Аркет, император и добивался. Большинство же присутствовавших покидали тронный зал с видимым облегчением.
Файлех Ракан остался на месте, ожидая прямого указания императора, как того требовало его положение при Вечном троне. Похоже, не собирался домой и Махмал Шанта — инженер потянулся было к выходу, но перехватил взгляд императора, который жестом приказал ему остаться.
Шорох дорогих одежд рассеялся в холле, двери с тяжелым стуком закрылись. В тронном зале повисла тишина. Джирал облегченно, с явным расчетом на немногочисленную публику, выдохнул:
— Теперь вы видите, с кем приходится работать. Эти новые выпускники Цитадели… Наверное, с ними все-таки придется что-то делать.
— Только прикажите, — мрачно отозвался Ракан.
— Да-да. Хотя, может быть, не сейчас. У меня нет желания устраивать кровопролитие перед днем рождения пророка.
Все верно, господин, кровопролития лучше избежать. Кринзанз шумел в голове, слова вертелись на языке, и она удерживала их за зубами только сознательным усилием. Не в последнюю очередь еще и потому, что ихелтетские крестьяне, появись только повод, могут запросто плюнуть на все, решив, что с них хватит, и поддержать фанатичных проповедников Откровения, предпочтя тенета религии продажной власти трона и всеобщему разложению в надежде на освобождение от невыносимого гнета.
А когда станет ясно, что надежды не оправдались, будет уже поздно.
Аркет вспомнила уличные бои в Ванбире, наступающие шеренги имперских алебардщиков, крики плохо вооруженных повстанцев, когда сопротивление было сломлено и началась настоящая кровавая баня. А потом — разрушенные дома и длинные колонны бритых наголо пленных. Вспомнила, как хватали на улицах женщин, как их насиловали и как они умирали у дороги. Вспомнила заваленные телами канавы.
После зверств Эннишмина и Нарала она дала себе слово, что никогда больше не примет участия в чем-то подобном. Будь оно проклято, сказала она Рингилу, но это — в последний раз.