Сталь от крови пьяна
Шрифт:
Генрих был там не один.
Хельмут увидел Гвен, сидящую рядом с ним на походной лежанке, и одно только это позволило ему сделать определённые выходы. Конечно, он знал, что девушка из разорённой деревни, став помощницей лекаря, приходила к лорду Штейнбергу делать ему перевязки. Но он помнил, что ранили Генриха в плечо, и для того, чтобы перебинтовать его, достаточно снять рубашку. Штаны снимать совершенно необязательно. А Генрих сейчас возился с пряжкой ремня, спешно и неуклюже пытаясь его застегнуть. Гвен же поправляла шнуровку платья, а её белый фартук одиноко лежал в изножье скомканной постели.
Хельмут был не маленький
И отчего-то его сердце кольнуло такой болью, какой он не испытывал даже тогда, когда застал Агату Шнайлер за изменой.
Увидев его, Гвен вскочила, схватила фартук и сжалась — у неё оставалась такая привычка, но всё же на спасшего её Хельмута она всегда реагировала куда спокойнее. А теперь… Будто у него в руках был окровавленный нож, в глазах горело безумие, а изо рта капала пена. Генрих продолжал сидеть, застёгивая ремень, с какой-то странной, полупьяной улыбкой. Но когда Гвен сделала несмелый шаг к выходу, он резко встал и сжал её руку.
— Сходи к лекарю и попроси у него снадобье… — прошептал он ей на ухо, но Хельмут расслышал всё. — Ну, ты понимаешь. На всякий случай.
Гвен, покраснев, улыбнулась и кивнула. Через мгновение она выпорхнула из шатра.
Хельмут замер, будучи не в силах ни выйти прочь (где-то там снаружи сейчас была Гвен, а он не питал уверенности, что сможет спокойно смотреть на неё), ни подойти к Генриху. Он чувствовал, как бешено бьётся сердце в груди, отчего стало невыносимо жарко, дыхание спёрло из-за огромного кома в горле… Ему показалось, что он сейчас умрёт.
— Ты что-то хотел? — раздался голос Генриха — не с расстояния нескольких шагов, разделяющих их, а снизу и сверху, обрушиваясь на Хельмута, будто упавшая с неба наковальня.
Он пошатнулся, понимая, что не чувствует ног. В ушах раздался какой-то звон, а потом он понял, что это были звуки шагов Генриха. Тот подхватил его за локоть, и Хельмут даже был благодарен ему за это, несмотря ни на что, — иначе бы он попросту упал ничком.
— Всё в порядке? Ты такой бледный… — продолжал гудеть в ушах голос друга, давя на мозг. Хельмут зажмурился. — Что-то при объезде случилось?
— Я просто… — простонал он. — Я там Вильхельма видел…
— Так, присядь-ка. — Генрих приобнял его за плечи и чуть сжал их.
Хельмут с трудом сделал пару шагов вперёд, к лежанке, всё ещё держась за Генриха, но когда он увидел саму лежанку, и смятую постель — взбитую простыню, сползшее одеяло, — и маленькую белую льняную косынку, которую, видимо, забыла Гвен… Когда он увидел это, то отшатнулся, резко вырвался из объятий Генриха и посмотрел на него округлившимися глазами. Прядь чёлки упала на лицо, защекотала переносицу. Нет, он ни за что не сядет на лежанку, где его лучший друг только что имел эту девку.
Может быть, раньше он не стал бы так брезговать, но сейчас… Хельмут сам не мог сказать, что изменилось сейчас. Но связь Генриха с Гвен он не мог воспринимать иначе, как предательство.
— Ты так удивлён из-за того, что только что увидел? — усмехнулся друг уголком фарфоровых губ, и Хельмут не мог поверить, что эти губы только недавно целовали кого-то… кого-то другого. — Ты же сам советовал мне лечить страх и неуверенность с помощью… любви. — Он был весел, в голосе его слышалась насмешка, глаза сияли, а Хельмут чувствовал, что сейчас умрёт. — Что-то не так? Скажи, пожалуйста, не пугай меня.
— Ты… — выдохнул Хельмут, чувствуя, как горло
— Ну, видимо, он приехал раньше тебя и теперь имеет полное право отдохнуть, — пожал плечами Генрих. Только сейчас Хельмут заметил, что шнуровка его тёмно-серой рубашки не была завязана, и раскрывшийся воротник обнажал шею и проступающие ключицы.
Хельмут покачал головой, вспоминая, зачем пришёл.
— Ты не понимаешь? — голос прозвучал пискляво и визгливо.
Генрих покачал головой — он и правда не понимал. Вся весёлость исчезла из его взгляда, на её смену пришло искреннее недоумение.
— Он ушёл к себе со шлюхой. — Хельмут постарался проговорить эти слова как можно чётче. — С лагерной девкой. И он явно не стихи читать с ней там будет и не в шахматы играть.
— Ну да, и что тебя смущает-то? Ты же сам снимаешь шлюх.
— Я не снимаю с тех пор, как… — Он одёрнул себя — чуть не проболтался. С тех пор, как Генрих вернулся с той битвы раненый, с тех пор, как Хельмут осознал, насколько переживает за него… Или даже раньше. С тех пор, как он всё чаще не мог оторвать взгляда от его изумрудных глаз, бледных тонких губ, острых скул и длинных пальцев… Он до сего момента не мог связать эти два обстоятельства: нежелание принимать у себя в шатре шлюх и осознание того, что его лучший друг до дьявольского очарования красив… И вот связал. Но было уже поздно. И это чертовское обаяние его не спасёт. — Да при чём тут я? — продолжил он, повысив тон. — Я расторг помолвку, я абсолютно свободный человек и имею право проводить время так, как хочу! Но Вильхельм дал слово мне, тебе и моей сестре… Он всё ещё носит её кольцо, никаких внезапных отказов от него я не слышал, кажется, он всё ещё не прочь жениться на Хельге, но при этом позволяет себе…
— Он помолвлен, но не женат, — перебил его Генрих, присаживаясь на лежанку. Смотреть на друга сверху вниз было странно, но при этом Хельмут не ощущал себя выше и значимее. Скорее, наоборот — он казался себе беззащитным ребёнком, которого подозрительно спокойный внешне, но крайне обозлённый в душе взрослый сейчас будет отчитывать за споры, а потом даст ремня. Даже несмотря на то, что ребёнок-то, по сути, прав. — Вот если бы женился, то да, тогда с его стороны это было бы не очень порядочно. Но сейчас… я думаю, его особо не в чем винить. Хельмут, ты же видишь, в каком мы положении: война, жестокие битвы, долгие переходы и изнуряющие ожидания… Позволь парню расслабиться. Если ты сам решил отказаться от услуг шлюх — я тебя поздравляю, это достойный шаг, я же не раз тебе говорил, что такие связи до добра не доведут…