Сталь от крови пьяна
Шрифт:
Но у него всё же получилось сказать то, что он держал в себе так давно.
Хельмут с трудом открыл глаза, рассмотрел крайне обеспокоенное лицо Генриха и кое-как выговорил:
— Я тебя люблю…
— Вот это тебя приложило. — Голос Генриха прозвучал очень тихо, удивительно, что Хельмут это расслышал. Конечно, ему тут же захотелось обидеться и объяснить, что он вообще-то серьёзно, что это не бред его затуманенного сознания и что он так давно должен был это сказать… Просто лишь сейчас осознал острую необходимость.
Но он не успел возразить — лишь почувствовал,
А потом мир снова погрузился в непроглядный мрак.
***
В следующий раз он очнулся в шатре.
Судя по всему, это был его собственный шатёр: мутная пелена перед глазами исчезла, теперь Хельмут мог видеть лучше и разглядел знакомую, привычную обстановку… Даже несмотря на царивший здесь полумрак. Наверное, сейчас вечер или раннее утро… Хельмут понятия не имел, сколько прошло времени после того, как Гвен нашла его и притащила сюда.
Он оглядел тонущий в сумерках шатёр, и сразу же на душе стало как-то тепло и спокойно. Позади ужасная битва, позади кровавое поле, слепящее небо и снегопад. Он уже не там — он, живой и целый, лежит в своём шатре. Это, конечно, не дом, не родной замок с жёлтыми стенами на высоком скалистом холме… Не мамин сад с качелями и клумбами, не отцовский кабинет с камином и подставкой для меча в форме оленьих рогов. Не слышно здесь ни смеха сестры, ни переливов лютни, ни треска огня в камине… Но сейчас даже в тесном шатре Хельмут ощущал уют и умиротворение.
Тут же он обнаружил, что был накрыт аж двумя одеялами — плотным суконным снизу (оно щекотало и кололо кожу) и меховым сверху (удивительно, что в условиях войны мех оставался белым и мягким). Он кое-как приподнял оба одеяла и обнаружил на себе серую льняную рубашку с завязанной под шеей шнуровкой. Стоило предположить, что под рубашкой были бинты — Хельмут помнил, что на его груди осталась довольно серьёзная рана. При этом ни кровавых разводов, ни следов грязи на коже он не нашёл.
Следом он коснулся головы, вспомнив о другом ранении. Она тоже была перевязана и слегка побаливала — всё-таки удар не прошёл бесследно.
А в изножье своей постели Хельмут вдруг обнаружил Гвен. В шатре было светло, и он увидел плохо отстиранные кровавые пятна на её белом переднике и растрёпанные косы — пряди лезли в лицо, и Гвен нетерпеливо заправляла их за ухо. Легко догадаться, насколько уставшей она была… Хельмуту даже стало её жаль.
Она перемешивала что-то в небольшой деревянной миске, и шатёр постепенно наполнялся приятным травяным ароматом, сквозь который то и дело пробивался резкий запах спирта. Гвен не повернула голову, даже не взглянула на лежащего Хельмута, однако всё равно как-то поняла, что он очнулся, и улыбнулась.
— Хорошо, что вы проснулись, — сказала она спокойно. Убрала из миски ложечку, поднялась, подошла ближе к Хельмуту и склонилась над ним, держа миску в вытянутых руках. — Выпейте.
Она придерживала миску, пока он пил. Жидкость имела отдалённо знакомый привкус, резкий и терпкий, хотя Хельмут отчётливо не помнил, когда и где пил её раньше. Возможно, её вливали в него, пока он был без сознания?
Он послушно выпил
— Ты спасла меня, — вспомнил Хельмут, когда Гвен отошла к изножью — поставила опустевшую миску на столик рядом с лежанкой и начала что-то искать в своей бездонной сумке. — Ты могла бы бросить меня умирать там, но ты вытащила меня.
Он не знал, зачем говорил ей об этом и что именно поражало его в поступке Гвен. Да, она была обязана ему помочь в силу своего ремесла. А если бы она сделала вид, что не заметила его или приняла за труп, то его бы обнаружил кто-то другой — лекарь, солдат или рыцарь… Правда, возможно, тогда было бы уже поздно. Хельмута ранили в голову, и это грозило серьёзной кровопотерей. А Гвен, судя по всему, удалось быстро остановить кровь и спасти раны от заражения. Так что если бы она не сделала этого, то неизвестно ещё, смог бы вытащить его с того света кто-то другой.
— Не люблю оставаться в долгу, — вздохнула Гвен, извлекая из грубой суконной сумки небольшой мешочек, сшитый из коричневой ткани.
Хельмут сначала решил, что в мешочке окажется флакон с очередной настойкой или смесь высушенных трав… Но неожиданно девушка вытряхнула на ладонь фибулу — серебро тускло сверкнуло в солнечных лучах, пробравшихся в шатёр. Гвен протянула фибулу Хельмуту, и он вначале посмотрел на неё крайне удивлённо, а потом вспомнил. И вздрогнул.
— Вы потеряли её тогда, в моей деревне, — тихо сказала Гвен, — а я подняла, но всё никак не получалось отдать… Сначала не до неё было, а потом вы за что-то на меня разозлились, и я не решалась. Думаю, сейчас самое время.
Она так и не поняла, за что Хельмут на неё злился… Впрочем, он сам не сразу это понял. Ясное осознание чувств к Генриху, к которым ожидаемо приплеталась жгучая ревность, пришло к нему уже после того, как он начал косо поглядывать на Гвен, упрекать её за мелкие промахи и повышать на неё голос ни за что. Хотя Хельмут и раньше не относился к простолюдинам с каким-нибудь почтением, но всё же он никогда не считал себя чересчур жестоким и необоснованно грубым… А на Гвен Хельмут то и дело набрасывался по поводу и без, а она не могла найти причину, потому что наверняка не позволяла себе необоснованных мечтаний по поводу своих отношений с Генрихом. Девушка понимала: она для него — никто. А Хельмут всерьёз (хоть и не вполне осознанно) решил, что она — соперница…
Он забрал фибулу и сжал её в руке — игла больно впилась в ладонь.
— Спасибо, — прохрипел он, вместив в это слово всё, что должен был сказать Гвен, — и благодарность за спасённую жизнь, за перевязанные раны, за возвращённую фибулу… и своеобразное извинение. Конечно, одного слова мало, однако Гвен, ожидаемо не став требовать большего, лишь сдержанно улыбнулась.
— Теперь завтра к вам приду, — сказала она. — Ещё раз раны перевяжу, питья принесу… А пока спите.
— Я не хочу спать, мне надоело, — усмехнулся Хельмут. Гвен лишь пожала плечами и направилась к выходу из шатра, когда он вдруг нашёл в себе силы чуть привстать и позвать её: — Гвен, ты мне скажи… Мы победили?