Сталь разящая
Шрифт:
Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая — видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьезный — ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чем здесь щебкарьер?..
Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так,
Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
Посреди стола белела записка.
«Ешьте, завтрак на плите, — прочел я. — Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
Дочитать не успел — показалось, что в дверях кто-то стоит.
Я обернулся.
В дверях стоял Гриша Прахов.
Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу — вот и весь наряд.
Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
— Эти… — хрипло сказал я. — В кого я вчера стрелял… Что с ними?
Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
— Ну что молчишь? Живы они?
— Живы, — сказал Гриша. — Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
— Дурак ты, Гриша… — обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. — Что ж ты вчера-то, а?.. Я же думал — я их всех переубивал…
10
Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя в чувство, легонько постукивала в стекло.
А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов — вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи…
— Интересно девки пляшут, — процедил я, — по четыре штуки в ряд… Значит, ты — преступник, я — вроде как твой сообщник, а они? Они сами — кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще и на чужой территории…
— Они не нарушали законов, — негромко возразил он.
— Чьих?
— Своих.
— А наших?
Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли — будто по своей земле ступали…
— Во всяком случае, — добавил он еще тише, — они сделали все, чтобы вас не беспокоить…
Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем — от окурка один огонек остался. Я швырнул его в печь
— Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
— Странно… — сказал он. — В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Все время чудилось, что кто-то там за нами подглядывает.
— Слушай, — сказал я. — Ну ты можешь по-людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчет личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вел себя не так?…
— Просто в ел себя… — безразлично отозвался он.
Я шумно выдохнул сквозь зубы.
— С тобой свихнешься… Как это — вел себя? Все себя ведут!
— Не все, — тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из-за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело — вел себя…
— Погоди-ка, — сказал я. — А здесь ты его тоже нарушал?
Честное слово, я не думал, что он так испугается.
— Но у вас же нет такого закона… — еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. — Или… есть?
— Это тебе потом прокурор растолкует, — уклончиво пообещал я.
Гриша опустил голову.
— Да, — сказал он. — Нарушал. И здесь тоже.
— Ну, например?
— Например? — Гриша подумал. — Да много примеров, Минька…
— Ну а все-таки?
— Ну, Бехтерь, бригада… — как-то неуверенно начал перечислять он. — Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…
— Бехтерь? — с надеждой переспросил я. — А ну-ка давай про Бехтеря!
— Н-ну… — Гриша неопределенно подвигал плечом. — У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…
— Отбил, что ли?
— В общем-то, да… — с неохотой согласился он и тут же добавил: — Но это лишь для данного случая.
Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
— Погоди-ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?
Гриша удивленно вскинул голову.
— Да постоянно! — вырвалось у него.
— Так… — ошеломленно сказал я. — Понятно… И много тебе припаяли?
Гриша не понял.
— Ну приговор, приговор тебе какой был?
— Ах, вон ты о чем, — сказал он. — Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.
— Что? — заорал я.
— По здешним понятиям, разумеется, — торопливо пояснил он.
Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.
— Бесполезно, Минька! — с отчаянием проговорил Гриша. — Ты пытаешься вогнать все в привычные рамки — бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… («Вот я и говорю — ангелы…» — пробормотал я, прикуривая.) Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее и перевести не могу. В вашем языке…