Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956
Шрифт:
Предположение о применении атомной бомбы только по целям в тылу начало подвергаться сомнениям в 1951–1952 гг., но сомнения в отношении ее решающей роли продолжали влиять на военную стратегию. Сталин по-прежнему занижал разрушения, которые могла вызвать атомная бомба. В октябре 1951 г. он сказал, что атомная война уничтожила бы «десятки и сотни тысяч мирного населения»{1352}. Он придерживался этой точки зрения, несмотря на рост атомных запасов Соединенных Штатов. К лету 1952 г. США имели 832 бомбы, что было гораздо больше 330 бомб, которых, как утверждалось в «Военной мысли», было недостаточно для победы в войне. Но Советский Союз начал наращивать свои собственные ядерные вооружения и, более того, прилагать усилия к созданию защиты от атомного нападения с воздуха. Он расширял сеть противовоздушной обороны и увеличивал наступательные сухопутные силы, чтобы иметь возможность в кратчайшие сроки оккупировать Западную Европу в случае
Сталинской концепции атомной войны, к счастью, не суждено было осуществиться, так что окончательного суждения о ней вынести нельзя. Однако нет гарантии, что разрушение советских городов в ходе атомной войны не привело бы к краху советского режима; Сталин, как мы увидим, скрывал, по всей вероятности, свой страх под напускной храбростью. Но в эти годы наметилось удивительное сходство между советским и американским подходом к будущей войне. Несмотря на растущий американский арсенал, командование военно-воздушными силами США пессимистически относилось к возможности победить Советский Союз путем единственного всесокрушающего удара. В январе 1952 г. генерал Хойт Ванденберг, начальник штаба военно-воздушных сил, объяснял, что «существуют пути и средства… уменьшения последствий удара, который мы могли раньше и теперь нанести. Советский Союз работает над созданием предупредительных и защитных мер. По мере осуществления этих мер объем наших задач растет. В свете этого я убежден, что боевая эффективность моих сил с точки зрения задач атомной войны застывает на одном уровне, несмотря на постоянное увеличение арсеналов»{1353}. Сталинская военная политика убедила Соединенные Штаты в том, что атомное воздушное нападение не окажется решающим и что война с Советским Союзом будет долгой и трудной.
Сталин хотел иметь возможность угрожать Соединенным Штатам в той же степени, в какой Соединенные Штаты угрожали Советскому Союзу. Однако преследуя эту цель, он натолкнулся на географические и технические преграды. Советский Союз не имел баз, с которых можно было бы осуществить удары с помощью авиации или ракет по Соединенным Штатам. Для того чтобы угрожать Соединенным Штатам, Сталин должен был располагать средствами доставки с межконтинентальной дальностью.
Эта цель оказалась недостижимой в первые послевоенные годы. Большинство конструкторов систем оружия были осторожными людьми, не желающими и, возможно, боящимися посвятить себя разработке систем, в возможность создания которых они не верили. Туполев не поддался давлению Сталина по поводу турбореактивного межконтинентального бомбардировщика; Королев настаивал на том, что главным критерием для выбора проекта должно быть время, за которое он может быть осуществлен. Мясищев, будучи натурой более амбициозной по своим техническим идеям, принял заказ Сталина на межконтинентальный турбореактивный бомбардировщик, но потерпел неудачу, не осознав того, что от него требовалось{1354}. Тем не менее ко времени смерти Сталина Советский Союз добился некоторого прогресса на пути к овладению ядерным оружием с межконтинентальным радиусом действия.
Глава двенадцатая.
Война нервов
I
К концу второй мировой войны Сталин полагал, что послевоенные отношения будут походить на те, что существовали между двумя мировыми войнами. Германия и Япония оправятся от поражения. Мировой капитализм войдет в кризис, и между ведущими капиталистическими странами возникнут острые противоречия. Эти противоречия неизбежно приведут к новой мировой войне. Так как Советский Союз окажется вовлеченным в эту войну, точно так же как он был вовлечен и во вторую мировую войну, он должен к ней готовиться. Когда именно и как война начнется, пока не ясно, но скорее всего, это случится примерно через двадцать лет — столько же лет прошло между первой и второй мировыми войнами.
Атомная бомба не повлияла на сталинскую концепцию послевоенного мира. Тем не менее бомба была тем фактором, который следовало принимать во внимание в военной стратегии и внешней политике. Военные планы и военная теория кое-что говорят нам о способах, с помощью которых Советский Союз надеялся противостоять американскому атомному нападению с воздуха и применить свое собственное ядерное оружие в случае войны. Между 1946 и 1953 гг. Сталин очень мало говорил о бомбе, а то, что он сказал, предназначалось для создания определенного впечатления. Поэтому его заявления должны интерпретироваться в контексте советской внешней политики.
После Хиросимы Сталин не видел непосредственной угрозы войны. Американская дипломатия представлялась ему большей угрозой (атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных», сказал он Александру Верту в сентябре 1946 г.), и он предпринял шаги, чтобы показать, что Советский Союз не запугать. Это стало основой советской позиции, когда в 1947 г. началась холодная война. Советские лидеры считали доктрину Трумэна
Когда в феврале 1947 г. британское правительство постановило не предоставлять больше помощи Греции и Турции, Трумэн решил заполнить брешь. В своем послании конгрессу 12 марта 1947 г. он обозначил эту проблему решительно. «Тоталитарные режимы, навязанные свободным народам путем прямой или косвенной агрессии, подрывают основы международного мира и, следовательно, безопасность Соединенных Штатов, — заявил он. — Соединенные Штаты поддерживают свободные народы, которые сопротивляются порабощению со стороны вооруженного меньшинства или давлению извне»{1355}.
Шестью днями позже Николай Новиков, вернувшийся из Вашингтона в Москву для участия во встрече Совета министров иностранных дел, обсуждал речь Трумэна с Молотовым. Эта речь показала, подчеркнул Новиков, что Соединенные Штаты поддерживают «реакционные режимы» в тех странах, где они существуют, и попытаются подорвать прогрессивные режимы Восточной Европы. Молотов отвечал с ироничной улыбкой, вспоминал Новиков в своих мемуарах. «Президент пытается запугать нас, — сказал Молотов, — одним махом превратить в послушных пай-мальчиков. А мы и в ус себе не дуем. На сессии Совета мы твердо гнем свою принципиальную линию»{1356}.
Германия была главным пунктом повестки дня на Московской встрече Совета министров иностранных дел, которая продолжалась шесть недель в марте — апреле 1947 г. Никакого прогресса в движении к миру не произошло. Генерал Джордж Маршалл, в январе заменивший Бирнса на посту государственного секретаря, был озабочен сложившимся положением и встревожен поведением Сталина, с которым он встретился 15 апреля. Сталин представил теперешние переговоры по Германии «всего лишь рекогносцировкой и первыми стычками передовых отрядов по этому вопросу. Необходимо иметь терпение и не впадать в депрессию», — добавил он{1357}. Маршалл воспринял это как свидетельство того, что, по мнению Сталина, советские интересы лучше обеспечиваются ситуацией политического пата, в то время как экономическое положение Западной Европы ухудшается. По своему возвращению в Вашингтон Маршалл попросил Джорджа Кеннана разработать план действий в Европе{1358}.
Впервые Маршалл публично заявил о своем плане крупномасштабной экономической помощи Европе 5 июня 1947 г. Детального плана еще не было, так как американская помощь должна была предоставляться в ответ на скоординированные инициативы со стороны европейских правительств. Участие Советского Союза не исключалось, хотя ни Маршалл, ни Кеннан не верили, что он будет сотрудничать на условиях, приемлемых для Соединенных Штатов {1359} . 9 июня Новиков телеграфировал в Москву о заявлении Маршалла, которое «совершенно ясно подчеркнуло, что блок Запада направлен против нас» {1360} . Несмотря на эти подозрения, Молотов поехал в Париж в конце июня для обсуждения плана Маршалла с английским и французским министрами иностранных дел {1361} . Советский Союз искал, сказал он, сотрудничества при установлении той помощи, в которой нуждается Европа, и способа получить эту помощь от Соединенных Штатов {1362} . Однако вскоре оказалось, что Англия и Франция не намерены соглашаться с планом, приемлемым для Советского Союза [307] . Молотов обвинил Англию и Францию в закулисной политике, направленной на создание некоей новой организации, которая ограничит суверенитет европейских государств: «предлагается поставить получение американских кредитов для каждой страны в зависимость от ее покорности вышеупомянутой организации и ее “комитету по выработке регламента”» {1363} . Затем он покинул конференцию {1364} .
307
Молотов пришел к такому заключению не только из оценки взаимоотношений британских и французских представителей па встрече, но и исходя из данных разведки о переговорах между англичанами и французами с помощником государственного секретаря США Уильямом Клейтоном. См.: Narinskii M. The Soviet Union and the Marshall Plan. Доклад представлен на конференции «New Evidence on Cold War History» (Москва, январь 1993 г.).