Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956
Шрифт:
Китай придерживался такой же позиции. В ноябре китайская делегация поехала в Нью-Йорк, чтобы принять участие в дебатах по Корее в Совете Безопасности. «Мы подтвердили нашу непоколебимость, не выразив никакого желания пойти на компромисс и не желая иметь никаких контактов с американскими властями, пока не будет открыто осужден акт агрессии США, — писал позднее глава делегации, генерал By Сюцюань. — Не добившись ничего на поле битвы в Корее, они и от нас ничего не. добьются. Напротив, когда китайские и корейские солдаты одерживают одну победу за другой, наша позиция в ООН становится все тверже и тверже» {1530} . [345] Отъезд делегации из Нью-Йорка в Пекин 19 декабря продемонстрировал полную незаинтересованность Пекина в каком-либо компромиссе. Действительно, Мао очень настаивал, несмотря на возражения Пэн Дэхуая, чтобы китайские войска перешли 38-ю параллель. Сталин поддержал Мао, хотя он, кажется, был более осторожен по сравнению с Мао, желавшим преследовать отступавшие под флагом ООН американские войска [346] .
345
13, 21 и 24 декабря Мао Цзэдун послал Пэн Дэхуаю телеграммы, требуя перейти 38-ю параллель. См.: Hong Xuezhi. Kang Mei Yuan Chao Zhangzheng Huiyi. Beijing, 1990. P. 98; Du Ping. Zai Zhiynanjun Zong-bu. Beijing, 1989. P. 147.
346
После
Решающий вопрос здесь формулируется следующим образом: почему Сталин, если он был обеспокоен возможностью расширения войны, не поддержал Пэн Дэхуая и не вынудил Мао прекратить огонь на 38-й параллели? Возможно, сталинская поддержка Мао означала, что он не боялся распространения войны. Или же считал, что способен контролировать рискованную ситуацию, даже если войска ООН будут выведены из Кореи. Один из интересных аспектов кризиса заключается в том, что Сталин предпринял в декабре — январе некоторые шаги, которые можно интерпретировать как попытку удержать Соединенные Штаты от расширения корейской войны, играя на страхе Запада по поводу безопасности в Европе. Дональд Маклин, шпионивший в пользу Советского Союза, был назначен руководителем американского отдела в Министерстве иностранных дел 1 ноября 1950 г. {1531} Маклин видел короткие сообщения о визите Эттли в Вашингтон и доклад кабинета о результатах встречи {1532} . [347] Он получил возможность передать в Москву о надеждах в Вашингтоне на атомную бомбу, об озабоченности Лондона уязвимостью Европы и о расхождениях между Великобританией и Соединенными Штатами. Из сообщения Маклина стало ясно, что главным аргументом Эттли против расширения корейской войны были опасения оставить Западную Европу без защиты. Москва явно решила, что лучшим способом препятствовать расширению войны в Азии было бы привлечение внимания к угрозе войны в Европе.
347
Доклад кабинета, в котором сообщалось о визите Эттли, был среди бумаг, обнаруженных в сейфе Маклина после его бегства (Ibid. P. 123). См. также: Andrew Ch., Gordievskii О. KGB: The Inside Story. N.-Y.: Harper Collins, 1990. P. 395.
15 декабря советское правительство послало резкие ноты английскому и французскому правительствам по поводу предполагаемого перевооружения Западной Германии как нарушения англо-советского и франко-советского соглашений{1533}. Этот гамбит имел желаемый эффект, как писал Ачесон в своих мемуарах, так как на совещании в Брюсселе несколькими днями позже, собранном для обсуждения обороны Западной Европы, атмосфера была «окрашена страхом». Помощник французского министра иностранных дел спросил одного американского представителя: «Вы и в самом деле считаете, что мы будем воевать через три месяца?»{1534} Эрнст Бевин, британский министр иностранных дел, также был озабочен. Он находился под впечатлением предостережения британского посла в Москве, что было бы самой тяжелой ошибкой игнорировать советские предупреждения о перевооружении Западной Германии, как это случилось с китайскими предупреждениями о переходе через 38-ю параллель в Корее{1535}.
Позднее, в декабре, Сталин просил Пальмиро Тольятти, лидера Итальянской коммунистической партии, который находился в Москве, восстанавливаясь после серьезной операции, занять место Генерального секретаря Коминформа. 24 декабря Сталин сказал Тольятти, что международное положение ухудшилось и что американский империализм готовит новые агрессивные акции. Тольятти отклонил предложение Сталина под предлогом, что он нужен в Италии{1536}. Сталин вызвал двух лидеров итальянской партии в Москву в середине января, чтобы разъяснить свое предложение. Международное положение серьезное, говорил он, и Коминформ надо усилить. В любой момент может произойти международный конфликт, и коммунистические партии в западных странах будут запрещены. Тольятти не должен быть захвачен врагом; он может продолжать осуществлять руководство итальянской партией, живя за границей, возможно, в Чехословакии. Руководство итальянской партии проголосовало за предложение Сталина, но Тольятти настоял на своем отказе и в феврале вернулся в Италию.
Этот случай считался необъяснимым эпизодом в политике руководства Итальянской коммунистической партии {1537} . С учетом времени, однако, можно предположить, что он связан с международной ситуацией. Возможно, Сталин считал, что война в Европе неминуема. Возможно также, что он хотел сообщить об этой опасности западным державам. А возможно, он рассчитывал, что западным правительствам станет известно о переговорах с лидерами итальянской партии и они подумают, что Советский Союз предпринимает политические шаги для подготовки войны. 24 декабря Вьетминь* начал новое наступление против французов в Индокитае. По приказу Сталина или нет, эта кампания оказала непосредственное влияние на ситуацию в Европе, поскольку Франция вынуждена была сократить численность военных сил, предоставляемых НАТО. Это усилило кризис в Европе [348] .
348
В своих мемуарах Эйзенхауэр вспоминает: «С начала 1951 г. индокитайские дела постоянно были в сфере моего внимания как командующего союзных сил НАТО со штаб-квартирой в Париже. Оборона НАТО требовала увеличения французского участия, но этому всячески препятствовали из-за множащихся французских потерь и затрат на войну в Индокитае».
В январе Сталин вызвал восточноевропейских руководителей в Москву. Эдвард Охаб, в то время секретарь Центрального Комитета польской компартии, позднее вспоминал: «Шла холодная война, конфликт в Индокитае, обострилась ситуация в Корее. Несколько представителей стран народной демократии, включая меня, Ракоши, Сланского и Рокоссовского, приехали в Москву на обсуждение проблем усиления обороны социалистических стран. Сталин и его военные советники, в частности маршалы Василевский и Соколовский, были того мнения, что в условиях нынешней сложной международной ситуации страны народной демократии, особенно Польша, должны усилить свое участие в интересах общей обороны» {1538} . [349]
349
Охаб не приводит даты этой встречи, но из контекста ясно, что он говорит о встрече в январе 1951 г. Охаб был первым заместителем министра обороны и главным политкомиссаром в 1949–1950 гг. и секретарем Центрального Комитета партии с 1950 по 1956 г. См.: Ibid. Р. 34. Иначе рассказывает об этой встрече Карел Каплан, основываясь на интервью с Алексеем Чепичкой, который присутствовал на встрече в качестве министра обороны Чехословакии. Согласно его рассказу, Сталин говорил о необходимости подготовки к военной оккупации Западной Европы через три-четыре года, прежде чем Соединенные Штаты получат возможность быстрой переброски своих подкреплений в Европу и «введут в игру свое атомное превосходство». См.: Kaplan К. Dans les Archives du Comite Central. Pariz: Albin Michel, 1978. P. 162–166. Однако другие подтверждения речи Сталина, подобные этому свидетельству, отсутствуют.
350
Zaleski E. Stalinist Planning for Economic Growth. 1933–1952. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980. P. 396. Pelikan J. The Czechoslovak Political Trials. 1950–1954. Stanford: Stanford University Press, 1971. P. 100. Здесь утверждается, что в Чехословакии и, возможно, в других странах тоже, рост промышленного производства в феврале 1951 г. произошел за счет увеличения выпуска вооружений.
351
Подозревая многих восточноевропейских правителей в шпионаже на страны Запада, он мог думать, что кто-то из них сообщит о военных приготовлениях в Вашингтон или Лондон. Когда Рудольф Сланский, присутствовавший на встрече в Москве, был арестован в ноябре 1951 г., «Сталин торжествовал… Он сказал, что догадывался об истинном лице Сланского». (Khrushchev N. S. Khrushchev Remembers: The Glasnost Tapes. Boston: Little, Brown, 1990. P. 133) И если бы никто из руководителей не передал этих сведений, тогда кто-то из подчиненных, осведомленный о военных приготовлениях, мог бы сделать это. Многие из официальных лиц могли знать об увеличении производства вооружений. Эти планы были одобрены на пленарных заседаниях ЦК во всех трех странах. Эта же мысль возникает и в версии Каплана: если бы Сталин намеревался напасть на Западную Европу, не имело смысла сообщать об этом восточноевропейским лидерам, которым он не доверял; если же нападать он не собирался, тогда сообщать им об этом имело смысл только в том случае, если он хотел, чтобы сведения попали на Запад.
Политика Сталина в декабре — январе может быть интерпретирована как попытка удержать Соединенные Штаты от расширения войны в Азии, отвлекая их внимание на советскую угрозу в Европе. Хотя Сталин не исключал возможности возникновения новой мировой войны в отдаленном будущем, его политика с 1945 г. показывает, что он хотел избежать войны с Соединенными Штатами. Он ясно указал на это в Северной Корее и Китае в октябре 1950 г., и нет оснований считать, что он мог изменить свои намерения в период от октября до декабря. Следовательно, представляется вероятным, что его политика в декабре и январе была направлена против расширения корейской войны, хотя он и поддержал решение перейти 38-ю параллель.
Это всего лишь предположение, но оно позволяет понять сталинскую политику. Давление на Западную Европу напомнило Соединенным Штатам об уязвимости Западной Европы перед советским нападением в случае расширения войны в Азии. Эта «война нервов» заставила западных союзников более твердо выступить против расширения корейской войны. Она могла также обострить напряжение в лагере западных союзников и усилить изоляционистские тенденции в Соединенных Штатах [352] . С другой стороны, примиренческая политика могла вызвать только увеличение нажима со стороны Соединенных Штатов и, если этот нажим сработал бы, усилить позицию тех, кто хотел расширения войны {1541} . [353] Сталинская политика была продолжением «войны нервов»: Соединенные Штаты, вероятно, расширили бы войну, если бы Китай и Северная Корея захотели положить конец враждебным действиям, так как это показало бы, что они не хотят или не могут продолжать сражаться.
352
В пользу политики изоляционизма раздавались сильные голоса в Соединенных Штатах. Герберт Гувер, например, 20 декабря в своей речи призывал оградить Западное полушарие от всякого инородного влияния. Речь была полностью опубликована в «Правде» от 23 декабря 1950 г.
353
Отмечается, что сдержанность Советского Союза в сентябре 1950 г. «подтолкнула Соединенные Штаты к рискованным шагам».
Сталин также апеллировал к общественному мнению на Западе. Газета «Правда» опубликовала его первое за два года интервью 16 февраля 1951 г. Двумя днями раньше Эттли произнес речь, критикуя Советский Союз за укрепление своих вооруженных сил и вооружение сателлитов. «Результатом, — сказал Эттли, — стала растущая озабоченность в мире»{1542}. Эттли лжет, сказал Сталин в своем интервью, чтобы вынудить британский народ поддержать «новую мировую войну, организуемую правящими кругами Соединенных Штатов». Война в Корее, сказал он, может закончиться только поражением «интервентов», поскольку их дело неправое.
В настоящее время война не может считаться неизбежной, сказал Сталин. «Агрессивные силы» на Западе могут быть удержаны «миролюбивыми силами» в этих странах. Движение за мир стало важной целью советской политики, и Сталин предложил его поддержать: «Мир удастся сохранить и укрепить, если народы возьмут курс на сохранение мира в собственные руки и будут защищать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся ввести в заблуждение народные массы и обманом втянуть их в новую мировую войну». Только что организованный Всемирный совет мира провел в феврале в Восточном Берлине свое первое заседание, посвященное перевооружению Германии{1543}.