Сталин и писатели Книга четвертая

Сарнов Бенедикт Михайлович

Взять хотя бы вот такую их басню:

ФРЕЙДИСТ Один фрейдист, придя из института К себе домой, узрел ученика, который почему-то Сидел на канапе с его женой. Причем сидел в такой нелепой позе, Что ни в стихах не выразить, ни в прозе. Ученый головой поник: Моя жена и мой же ученик! Что может означать подобное явленье! Должно же быть ему у Фрейда объясненье! Допустим, что он в ней свою увидел мать. Но все же этот факт

какого будет типа? «Нарцизм» ли это? Комплекс ли Эдипа? Как мне точней всего его назвать? А ларчик просто открывался, И очень просто назывался. Вот так и мы порой, как комики, Ответа ищем в экономике. А он один и там и тут: Ее ебут И нас ебут.

При всей своей, казалось бы, предельной удаленности от классической басенной традиции, эта басня Масса и Эрдмана как раз наиболее к ней близка. Недаром в нее даже органично вплелась прямая цитата из дедушки Крылова: «А ларчик просто открывался».

Ход размышлений и колебаний ученого-фрейдиста из этой басни и впрямь того же свойства, что направление мыслей у крыловского умельца-механика:

Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом Так: он и без замка; А я берусь открыть; да, да, уверен в этом, Не смейтесь так исподтишка! Я отыщу секрет, и Ларчик вам открою. В механике и я чего-нибудь да стою». Вот за Ларец принялся он: Вертит его со всех сторон И голову свою ломает, То гвоздик, то другой, то скобку пожимает. Тут, глядя на него, иной Качает головой, Те шепчутся, а те смеются меж собой...

Вот так же, наверно, качали головами, шептались и смеялись меж собой и друзья-приятели ученого-фрейдиста, который, увидав жену в объятиях ученика, в соответствии с законами своей науки стал ломать голову что бы это могло значить:

«Нарцизм» ли это? Комплекс ли Эдипа?

А дело, между тем, было такое же ясное, как с крыловским Ларчиком.

Одно только непонятно: при чем тут экономика?

А экономика, как это сразу же и выясняется, тут при том, что у нас с нею делают именно то, что ученик высокоумного фрейдиста делал с его женой. Но чтобы понять это, надо было обратиться не к Фрейду, а к Марксу, который открыл закон стоимости. Ну и, конечно, к Сталину, который объявил, что при социализме этот закон действует «в преобразованном виде».

Говоря попросту, это означало, что экономику у нас насилуют. А уж вслед за ней — и нас, пользующихся плодами этой самой изнасилованной экономики.

Строго говоря, если пресловутый, якобы открытый Марксом закон стоимости — это действительно ЗАКОН, то действовать в «преобразованном виде» он не может. (С равным успехом можно было бы объявить, что и ЗАКОН НЬЮТОНА при социализме тоже действует «в преобразованном виде».)

Честнее было бы сказать, что пресловутый ЗАКОН СТОИМОСТИ при социализме вообще не действует. Что он —ОТМЕНЕН, как оно, в сущности, и было. И вот поэтому-то авторы басни употребили в этом случае словцо не из ряда нормативной лексики, сказав, скажем, что экономику у нас насилуют, а выразились грубо, по-матерному. Это грубое матерное слово с гораздо большей точностью выражало суть описываемого явления, чем любой интеллигентный эвфемизм. Так что обращение к ненормативной лексике в этом случае было продиктовано отнюдь не хулиганством, а стремлением как можно точнее выразить самую суть дела. То есть стремлением к предельной художественной ПРАВДЕ.

Точно так же обстоит дело и в уже известной нам басне «Очковтирательство»:

Кричат: «Ура!» Кричат: «Пора!» А не выходит ни хера.

Напиши авторы вместо последней строки, скажем: «А не выходит

ничего», - не только художественный эффект, но и уровень ПРАВДЫ был бы тут уже совсем другой.

Такова самая суть эстетики, лучше даже сказать ПОЭТИКИ этих басен.

Принцип всюду один. Тот самый — байроновский. Нет рифмы, говорите вы? Мораль не вытекает из басенного сюжета и самого содержания басни? Что ж: ЗАТО ПРАВДА.

СМЕТАНА Мы любим подмечать у недругов изъяны, И направлять на них насмешек острие. Однажды молоко спросило у сметаны: — Скажите, вы еда или питье? Сметана молвила: — Оставьте ваши шутки! Действительно, я где-то в промежутке. Но ведь важна не эта сторона, Всего важнее то, что я вкусна И все, как правило, бывают мною сыты. Вот так же точно и гермафродиты: Тот, кто на свет их произвел, Конечно, допустил ужасную небрежность. Но ведь в конце концов Существенен не пол, А классовая принадлежность.

Спор молока со сметаной с темой гермафродитов еще как-то более или менее сообразуется. Ведь они тоже - неведомо что. То ли еда, то ли питье...

Но при чем тут классовая принадлежность?

А при том, что так оно и было тогда на самом деле. Классовая принадлежность была важнее, чем образованность, ум, талант, честь, благородство и все прочие человеческие качества. Такова была официальная установка.

Вспомним знаменитый диалог Сталина с Гербертом Уэллсом

Уэллс сказал, что не согласен с «упрощенной классификацией человечества на богатых и бедных»:

Разве на Западе мало людей, для которых нажива не цель, которые обладают известными средствами, хотят их инвестировать, получают от этого прибыль, но совсем не в этом видят цель своей деятельности?.. Разве мало талантливых и преданных инженеров, организаторов хозяйства, деятельность которых движется стимулами совсем иными, чем нажива?

Сталин отвечает:

Вы возражаете против упрощенной классификации людей на богатых и бедных. Конечно, есть средние слои, есть и та техническая интеллигенция, о которой вы говорите и в среде которой есть очень хорошие, очень честные люди. Есть в этой среде и нечестные, злые люди. Всякие есть. Но прежде всего человеческое общество делится на богатых и бедных, на имущих и эксплуатируемых, и отвлечься от этого основного деления и от противоречия между бедными и богатыми — значит отвлечься от основного факта.

(И. Сталин. Сочинения. Т. 14. М., 2007. Стр. 17-18).

Конечно, авторы басни издевались и над этой теоретической сталинской установкой, но в особенности над тем, как развернулась она на практике тогдашнего советского государства. «Классовая принадлежность» была категорией не просто важной, а во многих (почти во всех) случаях решающей. Достаточно сказать, что существовали официально утвержденные льготы для приема в вузы детей рабочих и крестьян. Константин Симонов, например, чтобы получить доступ к высшему образованию, должен был сперва поработать на заводе, а потом пройти через рабфак, чтобы замолить таким образом свое «непролетарское происхождение». Больше того! Существовали такие же установки и для профессоров: вполне официально им предлагалось студентам пролетарского происхождения завышать оценки, а непролетарского — занижать...

Конечно, неоднократное обращение авторов крамольных басен к ненормативной лексике уже само по себе давало основания обвинить их в хулиганстве и сшить им какое-нибудь дело. Тем более что скандал на приеме в честь японского посла, когда Качалов прочел злополучные басни, проявился, как рассказывали, в гневной реплике Ворошилова:

— Кто автор этих хулиганских стихов?

Но ГПУ, коль оно уже занялось этим вопросом (а не заняться им теперь оно уже не могло), гораздо больше заинтересовало, куда, как выражался в таких случаях М.М. Зощенко, «направлено жало этой художественной сатиры».