Сталин и писатели Книга вторая
Шрифт:
_________________
Показать_________________
Меня, как реку,Жестокая эпоха повернула.Мне подменили жизнь, в другое русло,Мимо другого потекла она.И я своих не знаю берегов.О! как я много зрелищ пропустила.И занавес вздымался без меняИ так же падал. Сколько я друзейСвоих ни разу в жизни не встречала.О, сколько очертаний городовИз глаз моих могли бы вызвать слезы…Я сделала, пожалуй, все, что можно… Я не в свою, увы, могилу лягу. Но иногда весенний шалый ветер, Иль сочетанье слов в случайной книге, Или улыбка чья-то вдруг потянут Меня в несостоявшуюся жизнь.В таком году произошло бы то-то, А в этом — это: ездить, видеть, думать, И вспоминать и в новую любовь Входить как в зеркало…Но если бы оттуда посмотрела Я на свою теперешнюю жизнь, Я б умерла от зависти. Под узорной скатертью Не видать стола. Я стихам не матерью, Мачехой была. Эх! — бумага белая, Строчек ровный ряд, Сколько раз глядела я, Как они горят, Сплетней изувечены, Биты кистенем. Мечены, мечены Каторжным клеймом._________________
Хвалы эти мне не по чину, И Сафо совсем ни при чем. Я знаю другую причину, О ней мы с тобой не прочтем. Пусть кто-то спасается бегством, Другие кивают из ниш, Стихи эти были с подтекстом Таким, что как в бездну глядишь. Из-под каких развалин говорю, Из-под какого я кричу обвала, Как в негашеной извести горю Под сводами зловонного подвала.Это и не старо и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут.Неуклонно, тупо и жестоко И неодолимо, как гранит, От Либавы до Владивостока Грозная анафема гудит. Другие уводят любимых, Я с завистью вслед не гляжу. Одна на скамье подсудимых Я скоро полвека сижу.Вокруг пререканья и давка И приторный запах чернил. Такое придумывалВот такой злой, каторжной, окаянной — была ее долгая жизнь. И на каждом роковом ее повороте она повторяет одно и то же:
Ничего, ведь я была готова… Я давно предчувствовала это… Пусть кто-то спасается бегством…Другие уводят любимых,Я с завистью вслед не гляжу…Пусть так, без палача и плахи Поэту на земле не быть…Ни на секунду не забывает она, что все, что ей довелось пережить, было не злой насмешкой судьбы, а результатом ее сознательного выбора. И ни разу не пожалела она о том, что сделала такой выбор. А однажды, представив, что жизнь ее могла быть совсем другой, и мысленно вообразив себя живущей той, спокойной, благополучной, счастливой и радостной жизнью, сказала даже, что, взглянув оттуда на эту свою, — окаянную и каторжную, — умерла бы от зависти.
Все обозначенные мною тут вехи главного ее лирического сюжета (а также многие другие, в этот мой перечень не попавшие), как расширяющаяся Вселенная, вырастают из одной точки. Этой точкой было ее стихотворение 1922 года, строкой из которого я озаглавил этот сюжет. Вернее, даже не все стихотворение, а только вот это четверостишие:
А здесь, в глухом чаду пожара Остаток юности губя, Мы ни единого удара Не отклонили от себя.Но тогда, в 1922-м, она, конечно, не знала, КАКИЕ это будут удары. В самом страшном сне не могла ей тогда привидеться даже малая толика того, что потом ей пришлось перенести.
Сюжет второй
«ДОЧЬ ВОЖДЯ МОИ ЧИТАЛА КНИГИ…»
Эта строка — из «Лирического отступления седьмой элегии» (1958 год).
Весь фрагмент, из которого я ее выхватил, выглядит так:
А я сижу — опять слюну глотаю От голода. — А рупор говорит. Я узнаю, какой была я скверной В таком году, как после становилась Еще ужасней…Как в тридцать лет считалась стариком, а в тридцать пять обманами и лестью кого-то я в Москве уговорила прийти послушать мой унылый бред, как дочь вождя мои читала книги и как отец был горько поражен.