Сталин и заговор военных 1941 г.

Мещеряков Владимир Порфирьевич

«Последующие четыре дня (25–28 июня) прошли в большой и напряженной работе. Достаточно сказать, что тогда мы рассмотрели и утвердили десятки решений по самым неотложным и очень важным военным и военно-хозяйственным вопросам… Помимо напряженной работы в эти дни в Политбюро ЦК, Совнаркоме и Наркомате внешней торговли, с 28 июня мне пришлось начать переговоры с прибывшей в Москву английской экономической миссией».

Опять о Сталине в эти дни ни слова. Наверное, «растворился» в «напряженной работе»? Если бы было что сказать о нем в эти дни, непременно измазали бы черной краской своего товарища по партии или бросили бы, на худой

конец, хотя бы камень в его огород. Кстати, как английские «товарищи» рвались на встречу с Анастасом Ивановичем, мы уже говорили ранее. Желание, видимо, было обоюдное.

И вот только 29 июня Сталин «попал» в поле зрения Микояна. После злополучного разговора с военными в Наркомате обороны Анастас Иванович почему-то отправляет Сталина на дачу с полной потерей с ним всякой связи. Пусть «покапризничает» в одиночестве, а мы без него «станем проверять свои дела, звонить друг другу» и решать важные задачи по народно-хозяйственному плану. Далее следует версия о создании Государственного Комитета Обороны (ГКО).

Что здесь представляется сомнительным? И суток не прошло, как «оборванная с ним связь» была восстановлена. В данный момент Сталина уже нельзя было отправлять далеко в неизвестность, чтобы, как говориться, «дать» ему возможность «залечь на дно», так как произошедшие исторические события неизбежно вытолкнули бы его, как поплавок, на поверхность реальной жизни. Прибывшую из Англии 27 июня военно-экономическую миссию нельзя же выбросить за рамки исторического процесса, так как в протоколах ведения переговоров отражен Сталин, с которым вел консультации нарком иностранных дел Молотов. Сам же Микоян признается, что участвует в данных переговорах, правда, как всегда лукавит, почему-то ограничивая деятельность данной миссии только экономическими вопросами.

Но возвращаемся к теме создания ГКО. По версии Микояна, инициатором этого мероприятия был Л. П. Берия, но разгребая горы лжи Анастаса Ивановича, можно ли с этим согласиться? Разумеется, во время своей незапланированной «болезни» Сталин был ограничен в получении информации, и скорее всего связь с «внешним» миром поддерживал через Лаврентия Павловича. Из посещения Наркомата обороны 29 июня Сталину стало ясно, что военные подмяли всех под себя, отказываясь предоставлять какую-либо информацию о событиях на Западном фронте. Отговорка «об утере связи» — эта сказочка не для Сталина и Берия, а для читателей мемуаров Микояна. Недаром, как говорят очевидцы, Берия на встрече в Наркомате с военными перешел на грузинский язык в разговоре со Сталиным.

Итак, после Наркомата Обороны, как уверяет читателей Микоян, «связь со Сталиным была утеряна». Она была утеряна не только для Анастаса Ивановича, но и для Николая Алексеевича Вознесенского, бывшего в тот момент заместителем Сталина по Совнаркому. Читаем дальше:

«На следующий день (30 июня. — В.М.), около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов и Берия. Мы их застали за беседой».

И здесь происходит якобы «ответственный исторический момент», — создание Государственного Комитета Обороны, которому решили «отдать всю полноту власти в стране». Осталось только его «освятить» путем наделения Сталина должностью председателя.

Молотов знакомит их с документом. И тут происходит инцидент, инициатором

которого, якобы, становится Вознесенский.

«— Пусть Вячеслав Михайлович скажет, почему нас с Вами, Анастас Иванович, нет в проекте состава Комитета, — перебил Молотова Вознесенский, обращаясь ко мне и рассматривая этот документ.

— Каков же состав предлагается? — спрашиваю.

— Как уже договорились, товарищ Сталин — председатель, затем я — его заместитель и члены Комитета: Маленков, Ворошилов и Берия, — отвечает Молотов.

— А почему же нет в этом списке нас с Николаем Алексеевичем? — задаю новый вопрос Молотову.

— Но кто же тогда останется в правительстве? Нельзя же почти всех членов Бюро Совнаркома вводить в этот Комитет, — было сказано в ответ.

После некоторых споров Молотов предложил ехать к Сталину, чтобы с ним решить все вопросы. Мы считали, что в одном имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями».

Давайте зададимся вопросом: «Почему в первоначальный состав ГКО не были включены Микоян и Вознесенский?» Значит, было за что? Может за активное сотрудничество со Ставкой Тимошенко? И как же Микояну с Вознесенским быть? Ведь они лишаются возможности получения оперативной информации, которая будет стекаться в ГКО. Обратите внимание, с какой настойчивостью они добивались своего включения и добились его, хотя только на правах уполномоченных. И лишь в феврале 1942 года Микоян и Вознесенский будут включены полноправными членами в состав ГКО.

Микоян, как всегда, верен себе, так как проводит очередное противопоставление. На этот раз, на удивление, противопоставляя Сталину — Берия. Во-первых, надо исключить всякие предпосылки личной инициативы Сталина в создании ГКО, пусть лучше это будет исходить от Берия. Во-вторых, подозрение в их неискренности, т. е. лишение их доверия от товарищей по партии, пусть тоже будет исходить от Лаврентия Павловича. Ему по статусу положено всех подозревать. И в — третьих, надо же найти «повод», чтобы поехать к Сталину на дачу и «уговорить» его вернуться в Кремль. Сам же пишет: «Охрана, видя среди нас Берию, сразу же открывает ворота, и мы подъезжаем к дому…».

Приходится переставлять «кубики» Микояна, чтобы события приняли правильные очертания.

Ведь не просто же так говорил Хрущев с трибуны съезда об отсутствии Сталина в Кремле в первые дни войны. Вот Микоян и пытается «поправить» своего «Первого секретаря ЦК КПСС», перенося время «уединения» Сталина на более поздние дни. Речь сейчас пойдет уже не о днях, как таковых, а о самой поездке. Как бы там ни было, а в реальной ситуации, при отсутствии Сталина, должны ли были члены Политбюро и правительства поехать к нему на дачу, чтобы навестить его и справиться о состоянии здоровья? Разумеется, были должны, вот они и поехали.

Предположительно, поездка была утром 25 июня, потому что мы уже зафиксировали появление Сталина в Кремле. Какое было первое впечатление от встречи с вождем?

«Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать). Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: «Зачем пришли?» Заданный им вопрос был весьма странным. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».