Сталин: как это было? Феномен XX века
Шрифт:
Если сказать кратко, англосаксы не то чтобы не были в состоянии адекватно оценить личность Сталина (оценивали, еще как оценивали), нет, они бессознательно не хотели признавать за ним интеллектуальное превосходство, но делать это приходилось. Знаменитое высказывание Черчилля о том, что когда Сталин входил в комнату, то все непроизвольно вставали и начинали держать руки по швам, отражало именно вот это бессознательное ощущение своей собственной личной психологической и интеллектуальной подчиненности обаянию этой чуждой им личности.
Пожалуй, лучше всего эту бессознательную противоречивость в оценке Сталина продемонстрировал в своих мемуарах такой в буквальном смысле ненавидевший Сталина, да и вообще Россию, человек, каким был Джордж Кеннан (1904—2005).
«Сталин, — пишет он в своих мемуарах, — был человеком невысокого роста, ни полным, ни худощавым (скорее
Великое умение притворяться — часть его великого искусства управлять. В творческом смысле Сталин не был оригинален, зато он являлся превосходным учеником. Он был удивительно наблюдателен и (в той мере, в какой это соответствовало его целям) удивительно восприимчив. Дьявольское искусство тактика производило большое впечатление на собеседников. Пожалуй, наш век не знал более великого тактика, чем он. Его хорошо разыгранное хладнокровие и непритязательность были только ходом в его тактической игре, продуманной, как у настоящего шахматного гроссмейстера.
…К тому времени, когда я впервые лично увидел Сталина, я уже достаточно долго жил в России и знал о нем немало. Я не сомневался, что передо мной один из самых удивительных людей в мире, что он жесток, беспощаден, циничен, коварен, чрезвычайно опасен, и вместе с тем — один из подлинно великих людей своего века» {279} .
Что в этом пассаже главное, так это противоречивость в восприятии описываемого явления: один из великих людей XX века, но «всего лишь» искусный тактик. Тактик по сравнению с кем? Можно предположить, что с Рузвельтом? Но Рузвельта, как выясняется из его мемуаров, Кеннан оценивал очень невысоко. Всю его внешнюю политику в 1941—1945 годах Кеннан считал чередой. сплошных стратегических ошибок.
Сплошное чтение объемных мемуаров этого американского дипломата и одного из наиболее известных советологов второй половины XX века, как и мемуаров других американских советологов, в особенности, например, Ч. Болена, позволяет прийти к выводу, что единственным асом стратегического мышления Д. Кеннан до самой своей смерти считал только себя. Но я пишу не о Кеннане, поэтому оставляю эту тему другим исследователям.
А вот какое впечатление произвел Сталин на, как отмечает Британская энциклопедия, «выдающегося британского полководца, участника двух мировых войн, победителя гитлеровцев при Эль-Аламейне, фельдмаршала Монтгомери (1887—1976)» {280} . Столкнувшись со Сталиным в процессе переговоров о военном сотрудничестве и имея потом несколько лет для того, чтобы по размышлять о своих восприятиях Сталина, Монтгомери уже после смерти Сталина написал: «…Сталин почти не делал ошибок… Он обладал поразительным стратегическим чутьем, и я не помню, чтобы он сделал хоть один ложный шаг в наших переговорах по стратегическим вопросам» {281} .
Практически такой же оценки Сталина придерживался бывший министр иностранных дел и премьер-министр Великобритании в послевоенные годы Э. Иден (1897—1977), который в 1962 году писал в своих мемуарах:
«Сталин изначально произвел на меня впечатление своим дарованием и со временем мое мнение не изменилось. Его личность говорила сама за себя, а ее оценка не нуждалась в преувеличениях. Ему были присущи хорошие естественные манеры, которые, по-видимому, объяснялись его грузинским происхождением. Я знаю, что он был безжалостен, но я всегда уважал его ум и относился к нему даже с симпатией, истоки которой так и не смог до конца себе объяснить. Вероятно, это следствие прагматизма Сталина. Быстро забывалось, что ты разговариваешь с партийным деятелем….Я всегда встречал в нем собеседника интересного, мрачноватого и строгого… До встречи с ним я не. знал человека, который бы так владел собой на совещаниях. Сталин был всегда прекрасно осведомлен по всем касающимся его вопросам, всегда предусмотрителен
Посол США в Москве в годы войны Аверелл Гарриман (1891— 1986): «Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров».
Как ни удивительно, но отдавал Сталину должное и Гитлер. Казненный после Нюрнбергского процесса министр иностранных дел Германии Иоахим Риббентроп в своих предсмертных мемуарах, написанных в тюрьме в ожидании казни, вспоминал: «В тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил — в присущей ему манере — о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941—1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин — это именно тот мой крупный противник, которого (русский народ) имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении… Создание Красной Армии — грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, — историческая личность совершенно огромного масштаба» {283} .
Но главную оценку Сталину выносит, конечно же, не зарубеж, а наш народ. Предлагаю рассмотреть эту оценку в наиболее близком народу ракурсе.
КОМУ СТАВИТЬ ПАМЯТНИК В ЧЕСТЬ ПОБЕДЫ НАД ГИТЛЕРОВСКОЙ ГЕРМАНИЕЙ?
Сегодня, спустя много десятков лет после того, как в мае 1945 года войска Красной Армии вошли в Берлин и взяли штурмом рейхстаг, война кажется событием очень далеким, а победа в ней для ныне живущих поколений — почти виртуальной. Более того, нынешнему поколению россиян иногда кажется, что иначе и быть не могло, что мы просто не могли не победить гитлеровскую Германию.
Однако весь драматизм тех далеких лет в том и состоял, что СССР не только мог, но должен был ту войну проиграть, а русская нация и другие объединившиеся вокруг нее народы — исчезнуть.
Насколько остро стояли тогда все эти вопросы, видно из того, что летом 1942 года, когда немцы, по оценке Сталина, вот-вот должны были взять Сталинград, перерезать Волгу и рассечь напополам всю европейскую часть России (это его видение нашло отражение в его приказах по армии в то время), Сталин всерьез допустил реальную возможность того, что немцы «продвинутся за Урал». Ссылаясь на разговор с Черчиллем, он в тот полный драматизма момент сказал Молотову, что английский премьер рассматривает возможность перевода английского правительства в Канаду. А нам, сказал Сталин, видимо, придется переводить русское правительство в изгнании в Индию. В связи с этим, добавил он, нужно укрепить созданные нами в прошлом году, когда немцы подошли к Москве, подпольные обкомы и продолжить подготовку к всеобщей партизанской войне. Об этом факте рассказал личный переводчик Сталина Бережков в своих мемуарах {284} .
Тогда, в 1941—1945 годах, всем в мире было ясно, что основную тяжесть войны вынесла на своих плечах Россия, которая за четыре года сражений перемолола на своих фронтах 80% живой силы и военной техники гитлеровской Германии. Но так было тогда. А потом, начиная с 2003 года, американская, а вслед за ней и западноевропейская публицистика вдруг, как по команде (а может быть, и действительно по команде?), стала отрабатывать тезис о том, что коричневая чума XX века — германский и итальянский фашизм, японский милитаризм — были побеждены совместными действиями США и Англии при участии Красной Армии. Именно при участии, а не в силу решающего вклада СССР в победу. Этот тезис тотчас же был активно подхвачен неофитами НАТО из стран Балтии и Восточной Европы. Поведение политических элит всех этих стран объяснимо: все они, кроме англичан (которые успешно или нет, но героически — совершенно точно, первыми из цивилизованных наций начали войну с гитлеровской Германией и довели ее до конца), все они сегодня стремятся оправдать в собственных глазах добровольную коленопреклоненность перед Гитлером своих национальных правительств, хотят вытравить из народной памяти факты участия своих вооруженных формирований на стороне Гитлера, как и их почти поголовное истребление на советско-германском фронте.