Сталин против партии. Разгадка гибели вождя

Костин Александр Львович

И, тем не менее, аналогия с последними часами жизни Сталина очевидна: человек остался без помощи в критический момент, видимо, дело не в отношении к конкретному лидеру, а в системе. При всех настойчивых декларациях заботы об обобщенном «советском человеке», заложенная в глубине политической системы отчужденность положения конкретного отдельного человека самым неожиданным образом актуализируется для ее главы. В момент, когда стираются различия между ним и любым из прочих граждан — в момент расставания с жизнью. Как бы ни сложна и иерархична была система взаимоотношений в обществе, перед природой равны все. И это выясняется самым наглядным образом в момент, когда именно она вступает в свои права» [115] .

115

Д.

Колесов. И. В. Сталин. Право на власть. М., 2000. С. 183–188.

Согласимся с убедительной аргументацией профессора Л. Колесова относительно невозможности осуществления тайного сговора ближайших соратников с целью убийства Сталина, но сделаем при этом два замечания.

Во-первых, наличие у Сталина «Списка 213-и», подготовленного его секретной службой безопасности. Ближайшее окружение знало, как о существовании этого списка, так и о повадках заплечных дел мастеров указанной службы, а посему даже тайная мысль, которая могла возникнуть в голове его приближенных, казалась им преступной и ее гнали как можно скорее прочь.

Во-вторых, не могло быть между ближайшим окружением Сталина и «молчаливого взаимопонимания в неоказании ему (Сталину. — А.К.) срочной и квалифицированной медицинской помощи после того, как с ним случился инсульт», с целью приблизить его смерть. Здесь профессор косвенно признается, что он находится в плену завиральных версий «очевидцев» смерти Сталина, т. е. «легенды Лозгачева» и мемуаров Н.С. Хрущева. Не могло быть подобного «соучастия» и «взаимопонимания» по той простой причине, что заведомое неоказание своевременной медицинской помощи смертельно больному человеку есть тяжкое преступление. Случись такое, то после проведенного расследования все участники «молчаливого взаимопонимания» были бы выявлены, осуждены и расстреляны. И об этом тоже знали все соратники Сталина из его ближайшего окружения. Но поскольку никакого расследования не проводилось, не было следствия и суда, значит, смерть Сталина действительно произошла по естественным причинам и, возможная по тем временам медицинская помощь ему была оказана вовремя, но положительного результата не дала.

Однако, вернемся в зал заседаний XIX съезда партии и еще раз оценим царившую там обстановку с точки зрения перспективы реформирования самой партии, а, следовательно, всей политической системы страны.

В отчетном докладе ЦК ВКП(б) XIX съезду, с которым выступил Г.М. Маленков, открытым текстом прозвучал тезис о необходимости пересмотра роли партийных организаций в жизни советского народа.

«Создалась известная опасность отрыва партийных органов от масс и превращения их из органов политического руководства… в своеобразные административно-распорядительные учреждения… <…> Партии нужны не заскорузлые и равнодушные чиновники, предпочитающие личное спокойствие интересам дела, а неутомимые и самоотверженные борцы за выполнение директив партии и правительства, ставящие государственные интересы превыше всего…» И далее Маленков заявил, что: «У руля руководства в промышленности и сельском хозяйстве, в партийном и государственном аппарате должны стоять люди культурные, знатоки своего дела».

От таких слов, надо полагать, невольно пробежал противный холодок по спинам у тех высших партчиновников, которые предпочитали давать руководящие указания, командовать всеми и вся, при этом абсолютно ни за что не отвечая.

Краткая 7-минутная речь Сталина на съезде была ритуальным выступлением, содержание которого адресовалось представителям зарубежных коммунистических и рабочих партий. Но «присутствие» Сталина явно ощущалось как в отчетном докладе Маленкова, который в вышеприведенном фрагменте доклада явно «озвучил» мысли Сталина, так и в выступлениях его ближайших соратников. В этом отношении весьма характерно выступление заведующего особым сектором ЦК ВКП(б), многолетнего помощника и секретаря сталинской канцелярии А.Н. Поскребышева.

Формально, речь Поскребышева была посвящена, хотя и важному, но частному вопросу — необходимости укрепления партийной и государственной дисциплины.

Но даже по некоторым фрагментам этой речи, которые приводятся ниже, становится понятным, что к делегатам съезда, а через них и ко всей партии и советскому народу обращался именно Сталин, и слова эти звучали не просто грозно, они говорили о предстоящих серьезных переменах в стране.

«Есть у нас, к сожалению, среди партийных и советских работников (заметим, что хозяйственные работники здесь не упомянуты. — А.К.) такие, которые почему-то уверены в том, что законы обязаны исполнять не они, а кто-то другой, а что они сами могут обходить законы, нарушать или применять их по своему усмотрению по принципу: «Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло». От такого весьма странного понимания законов всего один шаг к… преступлению… Иные руководители почему-то считают, что критиковать дозволено только своих подчиненных, а подчиненные, видите ли, не вправе критиковать свое начальство. Это… ничего общего не имеет с партийностью. Руководитель… ограждающий себя от критики, заведомо роет пропасть между собой и массами <…>.

Критика и самокритика — это мощная сила, способная делать чудеса, если ею умело пользоваться, если она применяется честно, открыто, по-большевистски. <…>

Критику и самокритику не уважают лишь люди с нечистой совестью, это либо нарушители партийной и государственной дисциплины, либо презренные трусы, либо жалкие обыватели, недостойные носить высокое звание члена партии…» [116]

Конечно же, сам Поскребышев ничего подобного по своей инициативе сказать не смог бы! Он ведь выступал не на районном или областном партийном активе, а на долгожданном высшем партийном собрании всего Советского Союза, перед всей коммунистической «головкой» планеты, в присутствии самого Сталина!

116

Цит. по: С. Кремлев. Зачем убили Сталина? М., 2008. С. 259–260.

Поскребышев никогда и ни в чем не мог проявлять сколько-нибудь серьезной инициативы даже не в силу каких-то своих личностных качеств, а просто потому, что если бы он однажды на это и отважился, то всё равно все сочли бы, что инициатива исходит от товарища Сталина, а Поскребышев — не более чем исполнитель.

Так что это говорил, конечно же, Сталин. Но если бы это сказал он сам, то эффект был бы не только оглушающим, но и не тем, которого Сталин добивался. Ведь это было еще не всё, что сказал он устами Поскребышева, ведь дальше следовали еще более грозные, весомые и значительные слова:

«Имеются… случаи, когда некоторые вельможные чиновники, злоупотребляя своей властью, учиняют расправу за критику, прямо или косвенно подвергают подчиненных репрессиям и преследованиям (далее выделение мое. — А.К.). Но всем известно, как строго карает таких вельмож наша партия и ее Центральный Комитет, не считаясь при этом ни с чинами, ни со званиями, ни с прошлыми заслугами…» [117] .

Мог ли это сказать Поскребышев — всегда подчеркнуто скромный, подчеркнуто незаметный и подчеркнуто несамостоятельный человек — в публичной обстановке, в зале, где во всем блеске и великолепии чинов, мундиров и наград был собран весь партийный авангард страны.

117

Там же. С. 260–261.

Нет, конечно! Говорил это Сталин. Но говорил так, чтобы при всей грозности и серьезности предупреждения оно не было воспринято как предвестие новых крупных чисток в партийно-государственном руководстве и аппарате.

Устами Поскребышева Сталин не угрожал, не пугал. Он предупреждал. Но предупреждал всерьез и, как всегда, по-сталински. То есть, во-первых, предельно сдержанно — потому он и поручил сказать то, что было сказано, другому. Во-вторых, весомо. И можно было не сомневаться, что вся высшая партократия — и сидящая в зале, и орудующая вне его стен, поняла Сталина верно.