Сталин: тайны власти

Жуков Юрий Николаевич

На первый взгляд программа могла показаться дежурным набором обычных, много раз повторявшихся пропагандистских стереотипов. И все же в ней прослеживалось новое, необычное. Отсутствовало упоминание о необходимости развивать тяжелую индустрию — основу основ советской экономики, с чего обычно и начинались все подобные документы. Впервые во главу угла выдвигалось не движение к цели, а сама цель — подъем материального благосостояния, хотя и не уточнялось: как, в какие сроки и за счет чего он будет достигнут, в каком соотношении с существовавшим уровнем жизни. Наконец, хотя и подчеркивалась готовность дать «сокрушительный отпор любому агрессору», не упоминался извечный враг — империализм, ничего не было сказано ни о США,

ни о Великобритании, ни о блоке НАТО.

Обращение передали по радио ровно в 6 часов утра 6 марта, а вечером того же дня, в 21 час 30 минут, диктор Юрий Левитан зачитал, наконец, и постановление совместного заседания (газеты опубликовали его только 7 марта, без указания даты принятия). Его содержательная часть претерпела минимальные коррективы: Сталина больше не упоминали среди членов Президиума ЦК и секретарей. Однако преамбула сохранилась в первозданном виде. Да, вечером 5 марта, когда Сталин еще был жив, без мотивировки назначения на пост председателя Совета Министров Маленкова обойтись было просто невозможно. Теперь же, когда нужда в таких объяснениях отпала сама собою, повторение их выглядело нарочитым, заставляло искать некий сокровенный смысл. Ведь каждого услышавшего, прочитавшего Обращение, обязательно должны были насторожить призывы к «руководству» о необходимости «величайшей сплоченности», «недопущения какого-либо разброда и паники».

Сохранение в преданном гласности варианте постановления этой фразы можно, разумеется, объяснить спешкой и порожденным ею элементарным недосмотром. Однако исключение фамилии Сталина свидетельствует об обратном: о повторном редактировании текста. Следовательно, многозначительную и зловещую фразу оставили сознательно, намеренно допустили утечку информации о наличии в узком руководстве достаточно серьезных разногласий. Речи произнесенные 9 марта на Красной площади во время похорон, не оставляли в том уже никакого сомнения. В них совершенно отчетливо проявились принципиальные расхождения между членами «триумвирата», чье соперничество открыто перешло из чисто личного в политическое.

Ритуал траурной церемонии, основываясь на кремлевской традиции, должен был, помимо собственно функциональной задачи, продемонстрировать самое тайное — истинное положение выступавших в советской иерархии. Все остальное являлось несущественным, а потому и необязательным. Сами речи, их содержание могли стать ничего не значившим набором затасканных штампов, обычным пустословием. Однако 9 марта произошло явное нарушение прежних правил игры.

И Маленков, и Берия, и Молотов в своих выступлениях вполне соблюли приличия, отдав должную дань уважения покойному, но этим не ограничились. Поторопились, используя предоставившуюся возможность, выразить собственное видение дальнейшего пути развития страны. Раскрывая свои прежде скрываемые соображения, они апеллировали не столько к народу, сколько к аппарату, который мог стать единственным арбитром в возникшем конфликте, судьей отнюдь не нейтральным, а откровенно предвзятым, лично заинтересованным в окончательном выборе одной из двух предлагаемых концепций будущей политики. Первым, в соответствии со своим рангом, слово получил Маленков. Поминальную часть речи он построил как клятву: Сталин завещал — мы сохраним и приумножим. Обещал, что страна сохранит верность марксизму-ленинизму, будет укреплять социалистическое государство, единство и дружбу народов СССР, могущество Вооруженных Сил, развивать социалистическую промышленность, колхозный строй, крепить союз рабочих и колхозного крестьянства. Словом, оратор подтверждал верность доктрине, но тут же отмечал: «завоевания» ценны не сами по себе, а только как предпосылка дальнейшего поступательного движения во внутренней и внешней политике.

Остановившись на первом, он почти дословно повторил то, что уже содержалось в Обращении, — объявил главной целью нового

руководства «неуклонно добиваться дальнейшего улучшения материального благосостояния рабочих, колхозников, интеллигенции, всех советских людей», «неослабно заботиться о благе народа, о максимальном удовлетворении его материальных и культурных потребностей». И тут же вернулся к уже использованному риторическому приему «завещал — сохраним», обратившись на этот раз к вопросам укрепления КПСС: «сила и непобедимость нашей партии — в неразрывной связи с народными массами», основой которой является «неизменное служение партии интересам народа». Что же следует понимать под интересами народа, должно было быть понятным.

Во внешнеполитическом разделе Маленков также повторил соответствующие фразы Обращения: о необходимости «укреплять вечную нерушимую братскую дружбу» с народами стран народной демократии, проводить политику «сохранения и упрочения мира», «международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами». Но вместе с тем именно здесь Георгий Максимилианович внес существенное дополнение, указал, что такая внешняя политика должна исходить и опираться на положение «о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической».

Сочтя, что одного упоминания столь важного положения явно недостаточно, в конце речи Маленков снова вернулся к тому, что полагал решающим. Он не просто повторил, а буквально воззвал к стране и миру, убеждая и уговаривая всех: «Наша главная задача состоит в том, чтобы… жить в мире со всеми странами». Только такая внешняя политика, растолковывал Маленков, является «самой правильной, необходимой и справедливой», «единственно правильной», а опираться она должна «на взаимное доверие», не ограничиваться лишь пропагандистскими заявлениями, но претворяться в конкретные решения, договоренности, стать «действенной», проверяться фактами, и только ими.

Принципиально иное видение будущего страны продемонстрировал Берия, который назвал главным решение внутренних проблем. Не отказываясь от широкого использования стереотипов пропаганды, он придавал им особый смысл и значение. Так, Берия не просто упомянул о дружбе народов СССР, а своеобразно, так же, как и в выступлении на XIX съезде КПСС, развил этот тезис, преднамеренно сместив в нем акцент с общего — единства, на своеобразное — национальное, дважды подчеркнув его. «Наша внутренняя политика, — заявил Лаврентий Павлович, — основана на… прочном объединении всех национальных республик в системе единого великого многонационального государства».

Характеризуя будущую политику в целом, он откровенно полемично наметил собственную систему приоритетов: она будет «направлена на дальнейшее укрепление экономического и военного могущества нашего государства, на дальнейшее развитие народного хозяйства и максимальное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей всего советского общества». И тут же бросил многозначительную фразу, смысл которой стал понятен лишь месяц спустя: «Советское правительство будет заботливо охранять их (граждан. — Ю.Ж.) права, записанные в сталинской Конституции».

Не отказался Берия от коррекции и внешнеполитического курса Маленкова, использовав прием умолчания. Повторив общее положение о необходимости сохранения и упрочения мира, развития деловых связей, он ни словом не обмолвился о мирном и длительном сосуществовании двух систем. А затем, решив, видимо, такое изложение основ внешней политики СССР недостаточным, Берия призвал не просто «неустанно повышать и оттачивать бдительность партии и народа к проискам и козням врагов Советского государства», но и «еще более усилить свою бдительность». И попутно разъяснил, что тому и призваны служить Вооруженные Силы, которые «оснащены всеми видами современного оружия».