Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи

Лобанов Михаил Петрович

Что ж ты, брат, Как ты, брат? Где ж ты, брат? На каком Беломорском канале?

Поэт, понятно, никак не мог вообще «забыть» свою «раскулаченную» семью, но здесь в слово «не забыл» вкладывается, конечно же, иной смысл: речь идет о глубоком сочувствии. Между тем в первой публикации этого самого стихотворения (1937 г.) были и такие строки, рассказывающие о встрече с тем самым братом Константином в 1930 году:

За столом он угрюмо рыгал, Принимая отцовскую позу, По-отцовски соседей ругал, По-отцовски

ругал колхозы. Что ему говорил я в ответ, — Слов моих бесполезных не помню. Торопясь, уезжал я чуть свет, Все молчали в избе полутемной.

Здесь же рассказано и о следующей встрече с братом, через шесть лет — в 1936 году, когда тот уже «перевоспитался» и был, так сказать, реабилитирован (позднее он даже стал членом партии):

Мы сидим за столом. Мы друзья, Мы друг другу открытые люди. Все ты видишь и знаешь, что я, И любовью надежною любишь.

Говорит Ю. Буртин и о том, что Твардовский, будто бы многим рискуя, с большим трудом добился весной 1936 года переезда отца, матери и младших детей из Русского Турека в Смоленск. Однако еще в 1934 году было принято постановление ЦИК «О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков», которое к 1936 году в значительной мере было реализовано — разумеется, в отношении тех, кто выжил (а погибших в 1930–1933 годах, по всей вероятности, было гораздо больше…) И переезд семьи в Смоленск (а не в родной хутор — это было бы гораздо сложнее) не представлял особых трудностей.

Словом, к 1936 году изменилась политика в отношении «кулаков», а не сам Твардовский. Он в 1935 году написал, а в 1937 году опубликовал стихотворение «Радость», которое сегодня, я бы сказал, страшно читать. Речь идет о судьбе женщины, целиком отдавшей жизнь работе ради хозяйства и детей:

…Ты хлопотала по двору чуть свет, В грязи, в забвенье подрастали дети И не гадала ты, была ли, нет Иная радость и любовь на свете…

Мужа «раскулачили», и вот с ним,

…угрюмым стариком Куда везут вас, ты спокойно едешь, Молчащим и бессмысленным врагом Подписывавших приговор соседей, Старик в бараке охал и мычал, Молился богу от тоски и злобы, С открытыми глазами по ночам Худой и страшный, Он лежал бок о бок И труд был — жизнь, спокойствие твое. Работать приходилось не задаром Ты собирала сучье и корье [187] . С глухим терпеньем труженицы старой.

187

Этим же занималась мать Твардовского на поселении.

Так трудилась старуха, и, наконец, — впервые в жизни — обрела истинную радость:

И в славный день Тебе прочли приказ, Где премию старухе объявили, Где за полвека жизни в первый раз За честный труд тебя благодарили Ты встала перед множеством людей С отрезом доброго старушечьего ситца. И

смотришь ты в приветливые лица И вспомнила замужество, детей… Наверно, с ними Радостью своей Теперь и ты могла бы поделиться.

Не правда ли — поистине страшные стихи… Но, по слову самого поэта, «тут ни убавить, ни прибавить, — так это было на земле».

Должно было пройти тридцать лет, прежде чем Твардовский создал — не побоюсь этого слова — гениальное стихотворение о том же:

В краю, куда их вывезли гуртом, Где ни села вблизи, не то что города, На севере, тайгою запертом, Всего там было — холода и голода. Но непременно вспоминали мать, Чуть речь зайдет про все про то, что минуло, Как не хотелось там ей помирать, — Уж очень было кладбище немилое. И ей, бывало, виделись во сне Не столько дом и двор со всеми справами, А взгорок тот в родимой стороне С крестами под березами кудрявыми…

Речь идет не о том, чтобы быть, а лишь о том, чтобы обрести небытие по-человечески, как обретали его деды и прадеды… Кончается стихотворение строками о том, что мечта матери так и не сбылась, ибо

…тех берез кудрявых — их давно На свете нету. Сниться больше нечему.

Не знаю другого стихотворения со столь беспредельно трагедийным смыслом: не только нечем жить наяву, но даже и сниться нечему… Это не всегда сразу поймешь; двадцать с лишним лет назад на потрясающий финал стихотворения Твардовского раскрыл мне глаза ныне уже покойный поэт Анатолий Передреев.

Но какой невероятный путь прошел Твардовский! В 1929 году он записал в своей сокровенной рабочей тетради (а не объявил на митинге или в газете): «Я должен поехать на родину, в Загорье, чтобы рассчитаться с ним навсегда. Я борюсь с природой, делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть Загорье, чтобы охладеть к нему, а не то еще долго мне будут мерещиться и заполнять меня всяческие впечатления детства: березка, желтый песочек, мама и т. д.».

Итак, в 1929 году он был самым искренним образом убежден, что прошлое надо начисто отринуть, оно в самом деле не должно даже «сниться», видя в этом необходимое условие достижения идеала, «совершенства». И приходится признать, что ему удалось «достигнуть» высшего «идеала», раз уж он смог в 1935 году воспеть как первую настоящую «радость» в судьбе похожей на его мать женщины «вручение» ей отреза ситца перед бараком «спецпереселенцев»…

Конечно, поразительная запись 1929 года не могла появиться сама собой. С двенадцати-тринадцатилетнего возраста будущий поэт прошел обработку сознания, которая и дала этот результат [188] .

188

Кожинов В. В. Судьба России. М., 1990. С. 87–94.

Вместо послесловия

Михаил Лобанов

Великий государственник

Многие, знавшие Сталина, пишущие о нем, отмечают его «загадочность», как никакой другой личности. Известный государственный, общественный деятель США А. Гарриман пишет: «Я должен сознаться, что для меня Сталин остается непостижимой, загадочной и противоречивой личностью, которую я знал. Последнее суждение должна вынести история, и я оставляю за нею право».