Сталин. Наваждение России
Шрифт:
Если разрешалось возвеличивать героев русской истории, то остальным это строжайше запрещалось. Партийные чиновники в Москве выискивали идеологические грехи в работах историков во всех союзных и автономных республиках. Иначе говоря, что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
24 июня 1945 года на приеме в честь командующих родами войск Советской армии Сталин произнес свою знаменитую речь о русском народе:
— Я как представитель нашего советского правительства хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и прежде всего русского народа (бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура»). Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому,
Речь произвела сильное впечатление. Подчеркивание особой роли русского народа — «старшего брата», которому очень многим обязаны другие народы Советского Союза, — меняло идеологическую ситуацию в стране. Разделение народов на более и менее достойных быстро приобрело расовый характер.
Президент Нурсултан Назарбаев говорил еще в советские времена:
— В душе казахского народа сохранилось чувство ущемленности. Иначе и быть не могло в условиях, когда из региона вытеснялись языки, культуры, традиции коренных народов. Нам говорили, что все народы Союза расцветают, как грани алмаза, каждый — своим цветом, своим языком, своей культурой. На деле же казахов сознательно превращали в людей второго сорта, и естественно, что в их душах откладывалась обида…
Сталин всегда обращал внимание на то, кто какой национальности. Хрущев рассказывал, как до войны в Москве была организована встреча с колхозниками из Грузии.
«Там в составе этих людей была одна какая-то знаменитая по сбору чая колхозница, — вспоминал Хрущев.
Берия сказал:
— Вот замечательная женщина — лучшая сборщица чая, грузинка.
Сталин посмотрел и говорит:
— Она армянка.
Берия возразил:
— Нет, она грузинка.
Тогда Сталин сказал:
— Спросите у нее.
Женщина оказалась армянкой. Ее вскоре убрали, она сошла со сцены».
Профессор Р. Белкин обратился к Сталину с письмом. Он предлагал отказаться от паспортного определения национальности, обращал внимание на то, что, скажем, живущие в России евреи уже ничем не отличаются от русских.
«Ассимиляция евреев, особенно интеллигенции, — писал профессор Белкин, — настолько глубока, что нередко подростки еврейского происхождения узнают, что они не русские, только при получении паспорта…
Они воспитаны на советской русской культуре. Они не отличаются по условиям своего быта от коренного населения. Они считают себя русскими людьми, отличаясь от последних лишь паспортными данными. Изменился и психический склад, исчезли и некоторые остатки национального характера, свойственного евреям в прошлом. Не пришло ли время ликвидировать искусственное паспортное обособление русских людей еврейского происхождения от русского народа?»
Помощник вождя Поскребышев переадресовал письмо Маленкову. Тот велел подготовить ответ. Отдел экономических и исторических наук и вузов ЦК партии заказал справки в Институте языкознания и Институте философии Академии наук СССР.
Институт языкознания сообщил в ЦК, что «русская нация не может включать в свой состав лиц иной национальной принадлежности». Правда, исключение может быть сделано для тех, кто «обрусел и давно утратил в результате смешанных браков связи со своей прежней национальностью».
Академический Институт философии ответил профессору откровенно:
«Вы совершенно неправильно считаете искусственным отличие евреев от русского народа.
То есть советские ученые признали, что все решает кровь, раса…
Наверное, сотрудники института в тот момент и не думали о том, что повторяют теории нацистских идеологов, которые построили Третий рейх на расовой теории…
Тем временем решалась судьба старшего Жданова. Сталин потерял к нему интерес, считал идеологического подручного обузой и хотел от него избавиться. Почему Андрей Александрович впал в немилость, задается вопросом Хрущев и сам отвечает:
«“Наверху” сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо…»
Сталин постоянно менял кадры, выдвигал новых людей. И для Жданова настало время уйти. Как раз личных претензий к нему не было. Он просто оказался лишним в политической игре.
Хрущев вспоминал:
«Все обедали у Сталина и дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит:
— У вас есть своя квартира.
И буквально выпроводил его…»
У Жданова было слабое сердце, а он сильно пил. Даже Сталин, который любил спаивать людей, иногда покрикивал на Жданова, и тот вместо вина послушно наливал себе фруктовой воды. Милован Джилас наблюдал Жданова на сталинской даче и пришел к выводу, что это типичный интеллигент-циник. Андрей Александрович единственный за столом пил апельсиновый сок. Объяснил югославскому гостю, что из-за болезни сердца. Джилас, совсем еще молодой человек, наивно спросил:
— А какие последствия могут быть от этой болезни?
Жданов ответил иронически:
— Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго.
Молотову Сталин испортил репутацию, последовательно обвиняя его жену в различных антипартийных, а затем и антигосударственных поступках. В случае со Ждановым ударили по сыну — Юрию Андреевичу, который работал в аппарате ЦК.
В недрах министерства госбезопасности уже созревало так называемое «ленинградское дело», по которому будут расстреляны многие видные партийные работники — выходцы из Ленинграда. Неясно было, как поступить со Ждановым, который долгое время руководил Ленинградом. Посадить всех ленинградцев, а его одного оставить на воле было нельзя. Но Сталин трогать Жданова не хотел. Его имя было связано с крупными идеологическими акциями. Если бы его посадили, пришлось бы выбросить в корзину громкие постановления о литературе, музыке, кино. Смерть же Жданова решала все проблемы.
Андрей Александрович очень плохо себя чувствовал, на совещания приходил с трудом, в буквальном смысле падал в обморок. И лицо — как у покойника. Политбюро решило отправить Жданова в отпуск.
Шепилов сказал Жданову:
— Вам надо немедленно ложиться в больницу!
Жданов ответил:
— Нет, политбюро решило, что мне надо ехать на Валдай. Товарищ Сталин сказал, что там очень хороший воздух для сердечников.
Сталин напутствовал врачей:
— Вы его гулять водите почаще. А то у него вес лишний…