Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Сам же Сталин объяснял свои расхождения с Серго его странным характером. «Серго, — говорил он на февральско-мартовском пленуме 1937 года, — страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними, вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК... Сколько крови он испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев... Сколько крови он себе испортил и нам, сколько крови испортил!»
Упрекнул он бывшего приятеля и в том, что, зная больше чем кто-либо о планах одного из лидеров «право-левацкого» блока Ломинадзе, он поведал о них самому Сталину только через
Это был особый случай. Орджоникидзе пользовался огромным авторитетом как у партийцев, так и в стране, и приклеить к нему в одночасье ярлык агента гестапо и сторонника реставрации капитализма было в высшей степени нелепо даже для него. Но была, по всей видимости, и еще одна веская причина, по которой Сталин не хотел объявлять Орджоникидзе открытую войну.
Выходец из Закавказья Серго слишком много знал о Сталине такого, о чем лучше было не знать другим. И допустить открытого процесса над Орджоникидзе он не мог. После ареста младшего брата Серго их отношения становились все напряженнее. Теперь Серго узнавал об аресте видных работников своего ведомства. НКВД брал их теперь без его санкции, которую он, как правило, отказывался давать.
И нетрудно догадаться, какие душевные муки испытывал Серго после того, как заботливый Сталин присылал ему выбитые под пытками «признания» защищаемых им людей, которые «уличали» своего заступника во всех смертных грехах. «Товарищ Серго, — писал старый друг, — почитай, что о тебе пишут». Конечно, Серго не верил всем этим «признаниям», слишком хорошо зная, какой ценой их получали Ежов и его подручные. Но на нервы они действовали.
Чтобы еще больше деморализовать Серго, Сталин приказал произвести в его кремлевской квартире обыск, что уже не лезло ни в какие ворота. Оскорбленный до глубины души Серго целую ночь звонил Сталину и только под утро услышал его заспанный голос. «А что ты хочешь, — ответил Сталин на его возмущенные вопросы, — это такой орган, что и у меня может сделать обыск. Ничего особенного...»
Словно издеваясь над Орджоникидзе, Политбюро по указке Сталина поручило именно ему сделать доклад на открывавшемся пленуме о... вредительстве в промышленности. И вполне возможно, что это поручение Орджоникидзе передал сам Сталин во время их разговора утром 17 февраля. Их беседа продолжалась несколько часов, и ни до чего путного они, очевидно, не договорились. Вскоре они встретились вновь. На этот раз разговор шел на повышенных тонах и, в конце концов, послышались взаимные оскорбления на русском и грузинском языках.
Отношения были порваны раз и навсегда. Не было между бывшими друзьями «ни любви, ни веры», как писал в своей книге хорошо знавший подноготную конфликта И. Дубинский-Мухадзе. «Разделять ответственность за то, что никак не в состоянии предотвратить, Серго не мог, — писал он. — Подличать не хотел, это значило бы перечеркнуть всю прошлую жизнь... Оставалось уйти».
И Серго ушел. Случилось это так. 18 февраля Серго не вышел к завтраку. Весь день он сидел в своем кабинете и что-то писал. Он был настолько занят, что не вышел даже к пришедшему его навестить другу Г. Гвахарии. А когда уже начинало темнеть, из спальни раздался
Когда все вместе они вошли в спальню, сестра жены Серго — Вера Гавриловна — увидела на столе исписанные листки бумаги. Она быстро взяла их, однако Сталин грубо вырвал посмертные писания Серго у нее из рук. Не выдержав страшного напряжения, Зинаида Гавриловна воскликнула: «Не уберегли Серго ни для меня, ни для партии!» «Замолчи, дура!» — грубо оборвал ее Сталин.
Однако вдова Серго не обратила на крик вождя никакого внимания и попыталась дать появившемуся Берии пощечину. Затем неожиданно для всех начался припадок с секретарем Серго — Семушкиным, и его лишь с огромным трудом удалось привести в себя. И как вспоминал брат Серго — Константин, тот, уже полностью придя в себя, произнес запомнившиеся ему слова: «Убили, мерзавцы!»
Но вряд ли это было на самом деле так. Да, в квартире помимо «черного» входа был еще и парадный, через который можно было проникнуть в гостиную. Однако он был закрыт и заставлен тяжелыми книжными шкафами, так что проникнуть в спальню Серго через него было невозможно. Помимо всего прочего, в гостиной в момент выстрела находилась сама Зинаида Гавриловна.
Так что, по всей видимости, Серго ушел из жизни сам. Вполне возможно, что Сталин в своем последнем разговоре довел Серго, что называется, до белого каления. И в пользу этой версии говорит то, что Серго вряд ли собирался стреляться, поскольку накануне рокового выстрела он работал у себя в наркомате и назначил на следующий день несколько важных встреч.
Тем не менее жена Серго под большим секретом рассказала сослуживице мужа о том, что в первой половине дня к ним на квартиру приходил незнакомый человек, который якобы должен был передать папку с документами из Политбюро. Он вошел к Серго и через несколько минут раздался выстрел. Перед самым приходом этого человека Серго имел неприятный разговор по телефону со Сталиным. О чем они говорили, так и осталось неизвестным, поскольку беседовали они, а вернее ругались, на грузинском языке. Никакого расследования в связи со смертью Орджоникидзе не велось. А вот начальник охраны Серго, его личный секретарь Семушкин и все, кто обслуживал Серго, были арестованы.
Серго кремировали в ночь на 20 февраля. На следующий день урна с его прахом была замурована в Кремлевской стене. В официальном сообщении говорилось, что Серго «внезапно скончался от паралича сердца во время дневного сна». Конечно, все, посвященные в тайны кремлевской кухни, прекрасно знали, что у этого самого паралича было вполне определенное имя. И тем не менее Молотов в траурной речи с необыкновенным цинизмом заявил: «Враги нашего народа, троцкистские выродки ускорили смерть Орджоникидзе».
Это заявление поддерживалось и появившимися с ведома НКВД слухами о том, что Серго был настолько потрясен предательством своего заместителя Пятакова, что не смог выдержать этого удара. «Троцкистско-бухаринские выродки фашизма, — писала Большая Советская Энциклопедия, — ненавидели Орджоникидзе лютой ненавистью. Они хотели убить Орджоникидзе. Это не удалось фашистским агентам. Но вредительская работа, чудовищное предательство презренных право-троцкистских наймитов японо-германского фашизма во многом ускорили смерть Орджоникидзе».