Сталин. По ту сторону добра и зла

Ушаков Александр Геннадьевич

Мы расстались со Львом Давидовичем в декабре 1905 года, когда он оказался в «Крестах». На суде он, по словам Луначарского, вел себя «необыкновенно картинно и героически». Что не спасло его от вечного поселения в Сибири с лишением всех гражданских прав.

На этот раз Троцкий бежал прямо с этапа, и этот побег «на оленях в девственной снежной пустыне» остался «одним из лучших воспоминаний» в его жизни. А 30 апреля 1907 года он уже оказался на V съезде РСДРП в Лондоне, где впервые встретился со Сталиным, на которого не обратил никакого внимания. Вторая эмиграция Льва Давидовича продолжалась ровно десять лет, и за эти годы он сумел стать

«своим» у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии и Англии.

Оно и понятно, ведь он постоянно общался с такими величинами европейского революционного движения, как Цеткин, Люксембруг, Либкнехт, Меринг, Бауэр, Раковский, Платтен и создатель теории перманентной революции Бернштейн. В Париже он сошелся с Антоновым-Овсеенко, который на долгие годы станет одним из самых близких ему людей.

А вот с Лениным Троцкий встретился только однажды: в Циммервальде, где 38 делегатов-социалистов от воюющих и нейтральных стран вырабатывали свою антивоенную позицию. Для самого Троцкого эта антивоенная агитация закончилась печально: французские власти выслали его в Испанию.

Троцкий не угомонился и, в конце концов, был посажен в тюрьму по обвинению в... анархизме. Однако испанские власти не стали входить в подробности и выслали «опасного анархиста» в Гавану. Лев Давидович воспротивился и 13 января 1917 года оказался в Нью-Йорке, где вместе с Бухариным и Володарским принял самое активное участие в работе газеты «Новый мир».

В это время из России стали приходить сообщения о событиях в стране, и почувствовавший запах жареного Троцкий решил вернуться на Родину. Однако увидевшие в нем опасного революционера канадские власти арестовали его и поместили в лагерь для военнопленных в Амхерсте.

И все же российская революция не была для Троцкого самоцелью. Как и Ленин, он оценивал события в России в международном контексте и уже тогда увидел в русской революции прелюдию мировой. Он повел себя весьма активно, и уже тогда очень многие помнившие Льва Давидовича по 1905 году угадали в нем возможного лидера грядущей социалистической революции, для которого, надо заметить, и по сей день не существовало никаких авторитетов. В те дни он много встречался с такими видными большевиками, как Скобелев, Луначарский и, конечно, Каменев, который был женат на сестре Троцкого Ольге.

Что же касается самого Ленина, то Ильич встретил его «сдержанно и выжидательно». Однако «июльские дни», по словам Троцкого, их «сразу сблизили». И когда он, вопреки мнению большинства большевистских лидеров, предложил бойкотировать предпарламент, Ленин написал из своего убежища: «Браво, т. Троцкий!» Но все это будет позже, а пока Троцкий присоединился к небольшой социал-демократической группе «объединенных социал-демократов».

Эти самые «межрайонцы» существовали целых четыре года и не примыкали ни к большевикам, ни к меньшевикам. Однако именно в те дни в группе наметился поворот к большевикам.

Да и сам Ленин все внимательнее посматривал в сторону своего некогда самого непримиримого оппонента. Даже критикуя одно время Троцкого, он отдавал должное его блестящим способностям литератора и теоретика. И, конечно, ему была близка идея Троцкого рассматривать российскую революцию в общем русле мирового марксистского движения, поскольку теория «перманентной революции» в известной степени перекликалась с той самой идеей «непрерывной революции», которую он обосновал в своих «Апрельских тезисах».

«Сознавая серьезные

трудности, которые предстояло преодолеть России, чтобы выжить, — писала итальянская социалистка украинского происхождения Анжелика Балабанова, близкая одно время к Троцкому, — и убежденный в способностях Троцкого осилить любые преграды, Ленин сумел отбросить все обиды, всю фракционную вражду и свою личную неприязнь к Троцкому, дабы поставить на службу большевистскому строю не только его редкие дарования, но также и его слабости, которые Ленин умел эксплуатировать».

Именно поэтому Ленин решился на дерзкий шаг, который вызывал среди многих членов ЦК явное неудовольствие, и вместе с Зиновьевым и Каменевым, несмотря на возражения практически всего ЦК, предложил «межрайон-цам» принять участие в работе «Правды» и организационного комитета предстоящего съезда партии.

Троцкий ответил согласием, но вместе с тем со свойственным ему высокомерием заметил, что «признания большевизма от него требовать нельзя». По сути дела, речь шла об объединении на равных условиях и под новым названием, на что Ленин, конечно же, пойти не мог: главенство и единство его партии всегда стояло у него на первом месте. К тому же он прекрасно понимал: все преимущества на его стороне, и рано или поздно Троцкий сам придет к нему...

Сталин весьма ревниво следил за сближением не нравившегося ему Троцкого с Лениным. И, конечно, его совсем не радовало намерение вождя передать Троцкому «Правду» и признать таким образом его интеллектуальное превосходство. По всей видимости, для него уже не было секретом: Ленин ценил его, но только так, как ценит хозяин хорошего работника. А вот к Каменеву, Зиновьеву и тому же Троцкому он относился совершенно по-другому.

Это были люди его круга, и даже при всем своем желании Ленин не мог скрыть этого. И, конечно, вся эта возня вокруг Троцкого действовала Сталину на нервы. Дело было не только в ревности. Так или иначе Ильич бил его по самому больному месту — по самолюбию. И, как знать, не в те ли летние дни 1917 года в Сталине зародилась та самая ненависть ко всем этим людям, которая таким страшным образом найдет выход после его возвышения.

Справедливости ради, надо заметить, что в своей неприязни к «борцу с фальшивыми мускулами», как Сталин называл Троцкого, он был не одинок. Упомянутая выше Балабанова очень тонко уловила эту неприязнь. «Теперь, — писала она, — большевики относились к нему не менее враждебно, чем до его обращения. Некоторые из них чувствовали себя ущемленными потому, что вынуждены были признать в нем лидера; другие подозревали, что в действительности он не полностью перешел в новую веру и в глубине души все еще оставался еретиком...»

Да, так оно, наверное, и было, и вряд ли Лев Давидович стал убежденным марксистом. И причины его сближения с Лениным были намного проще. «Ему не приходилось более довольствоваться абстрактными идеями и теориями, — объясняла их сближение Балабанова. — Теперь он мог видеть, как они обретают реальность, превращаясь в чаяния живых человеческих существ, полных надежды на лучшее будущее и уверенных, что цель не только достижима, но и весьма близка...

Атмосфера победы... придала ему жизненных сил, вдохновляла на новые споры, давала не только внутреннее удовлетворение, но и ощущение собственной избранности, обеспечивала все новые и новые возможности для выхода его неукротимой энергии и открывала новые сферы, где он мог применить свой продуктивный ум.