Сталин
Шрифт:
Мы забежали по времени вперед. Но здесь приведен спор, касающийся событий начала 1917 года. Даже Каменев, считавший себя ортодоксальным марксистом, видел тогда признак революционного достижения в "великодушии Михаила". Это сегодня нам "все ясно" о том далеком уже времени. А тогда маневры царя, буржуазии были способны ставить в тупик и некоторых членов ЦК партии...
Вернемся вновь к мемуарам Шульгина. Отречение царя от престола он выразил патетической фразой:
– В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо "острой иглой. Зарево было кроваво.
В течение нескольких дней, продолжал Шульгин, я присутствовал при отречении двух государей (имея в виду и Михаила). Было впечатление, что все мы взошли на эшафот. На совещании членов комитета Государственной думы Милюков
После получасового размышления в соседней комнате великий князь вошел, остановился посредине комнаты и сказал:
– При этих условиях я не могу принять престола, потому что...
Он не договорил, потому что... заплакал. Так мелодраматически пресеклась династическая линия Романовых. Шульгин с ядовитым сарказмом добавляет, всхлипывая вместе с царем-однодневкой:
– Россия теперь и не монархия, но и не республика... Государственное образование без названия. А все началось еврейским погромом и кончилось разгромом трехсотлетней династии...34
Патетика Шульгина не была просто тоской по минувшему. "Бывшие" еще многое сделают, чтобы всплыли на поверхность Краснов, Корнилов, Врангель, чтобы возникли Добровольческая армия, многочисленные войска интервентов. В своих "Очерках русской смуты" А.И. Деникин вспоминал, что такие монархисты, как генерал Крымов, предлагали "расчистить Петроград силой оружия и, конечно, с кровопролитием". Жаль, вздыхал Деникин, что не прислушались вовремя к таким советам: "Слишком долго мы внимали пасхальному перезвону вместо того, чтобы сразу ударить в набат"35. Однако последние два февральских дня 1917 года перечеркнули их последние надежды остановить революцию. Генерал Хабалов окончательно утратил власть над частями, распропагандированными большевиками. В ночь на 28 февраля министры последнего царского правительства оказались в Петропавловской крепости в роли арестованных. Февральская буржуазно-демократическая революция в России победила. То был пролог скорого Октября.
На далеких окраинах тысячи политических ссыльных еще до получения официальных бумаг готовились к отъезду в Петроград, Москву, Киев, Одессу, Тифлис, Баку, другие революционные центры. Если у истории есть высота птичьего полета, то она своими бесстрастными глазами могла видеть, как революционеры жрецы "праздника угнетенных" со всех концов необъятной России устремились туда, где уже запылал факел освобождения. Сталин с группой таких же бывших ссыльных, добыв билеты в вагон третьего класса, жадно смотрел на огромные заснеженные пространства Сибири, пробегавшие за окном. Он не мог знать, что немногим более чем через десять лет побывает здесь, но уже не в качестве безвестного "чернорабочего революции", а как вождь партии, быстро набирающий силу. Выскакивая на станциях за кипятком, Сталин не мог и предположить, что уже через год-полтора на этой земле, как когда-то в Бретани, Тулоне, Вандее, вспыхнут кровавые мятежи. Сталин еще не знал, что его ждет в Петрограде, чем он будет конкретно заниматься, кого из руководителей партии повстречает. Уныние и тоска остались на берегу закованного в ледовый панцирь Енисея. Вскоре водоворот социальных и политических событий захватит его целиком, вначале скроет под волнами и пеной революции, а затем неожиданно выбросит в самом ее эпицентре.
На подъезде к Уралу и последующих станциях ссыльных (а они находились почти в каждом поезде) шумно встречали на вокзалах. На митингах звучала "Марсельеза", лились речи, все казалось радужным. Говорили красноречивый Каменев, энергичный Свердлов, другие попутчики. Сталин молча смотрел на эту неожиданную эйфорию. Почему-то вспомнились недавно прочитанные слова Максимилиана Робеспьера: "...если не поднимется весь народ целиком, свобода погибнет..."36 Поднимется ли? Сталин ответить на этот вопрос не мог. Надеялся, что Петроград прояснит ситуацию.
К этому моменту волна буржуазной демократии поднялась весьма высоко. Мелкая буржуазия, примыкая то к "полевевшим" капиталистам, то к пролетариату, все больше раскачивала лодку государственности. Нарастали настроения реформизма. Казалось, главное сделано - самодержавие рухнуло. "Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, - писал В.И. Ленин, - подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно..."37 Гигантский социальный маятник колебаний справа налево и слева направо отражал сосуществование двух диктатур. В этом заключалось исключительное своеобразие момента, не вписывающееся в прокрустово ложе классических схем буржуазно-демократических революций.
Меньшевистский состав Совета в согласии с думцами одобрил передачу исполнительной государственной власти буржуазии в лице Временного правительства. Церетели и Керенский поддерживали тезис, что "новое революционное правительство будет работать под контролем Совета", что такова "воля истории". Эйфория, пафос перемен, революционная фраза повернули общественное сознание в сторону поддержки Временного правительства. Сталина, как и многих, несло потоком событий.
Керенский, все делая для победы буржуазии, на всякий случай хотел сохранить и представителей династии. В одной из своих статей, написанной уже в эмиграции, - "Отъезд Николая II в Тобольск" - исторический временщик, вознесенный на миг событиями на самую вершину буржуазной траектории, писал: "Вопреки сплетням и инсинуациям, Временное правительство не только могло, но и решило еще в самом начале марта отправить царскую семью за границу. Я сам 7(20) марта на заседании Московского Совета, отвечая на яростные крики: "Смерть царю, казнить царя", сказал:
– Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска.
Мое заявление вызвало, - писал Керенский, - в советских кругах обеих столиц взрыв возмущения... однако уже летом, когда оставление царской семьи в Царском Селе сделалось совершенно невозможным, мы, Временное правительство, получили категорическое официальное заявление (из Англии.
– Прим. Д.В.) о том, что до окончания войны въезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен"38. Тогда-то и отправили царя с семьей в Тобольск. Решая попутно такие задачи. Временное правительство пыталось любой ценой набросить на революцию смирительную рубашку. Стремясь сохранить власть, как говорил тот же Керенский, буржуазия была намерена дать "наговориться народу".
Революция в этот момент, как заметил В.И. Ленин, завершила свой первый этап. Двоевластие усыпляло бдительность. Официально вроде бы вся власть принадлежала Временному правительству, державшему в руках старый аппарат государства, а рядом гудел в калейдоскопе революционных будней Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Сожительствовали две диктатуры рядом; ни одна пока не обладала полной властью, ни одна пока не могла лишить другую ее атрибутов. Но двоевластие как социальная двусмысленность не могло затормозить революционное творчество масс. Например, 2 марта 1917 года в "Известиях" был опубликован знаменитый приказ No 1. Он провозгласил введение демократических начал в армии: выборность комитетов в частях, отмену военных чинов и титулов, поддержку распоряжений властей лишь в случае одобрения Советами, необходимость соблюдения революционной дисциплины, уравнивание солдат и офицеров в гражданских правах. Глаза Сталина жадно разглядывали калейдоскоп событий. У него уже было свое место в них, но будущее выглядело туманным.
Все это, повторюсь, происходило до приезда многих революционеров в Петроград. Ленин еще только готовился прорваться в мятежную Россию, Троцкий приедет в город на Неве в начале мая, еще не зная окончательно, с кем он будет - с меньшевиками или большевиками. Меньшевики и эсеры доминировали в Петроградском Совете. С их помощью начнет бесславно функционировать правительство "десяти капиталистов и шести социалистов". Керенский, Церетели, Чернов, Скобелев и другие позаботятся лишь об одном: как бы не допустить выхода "революционной энергии из-под контроля".