Сталин
Шрифт:
31-го вновь ненадолго приезжал Блюхер. Затем пришли какие-то люди и опечатали сейф отца. Ему сказали, что он отстранен от должности, а его заместители Осепян и Булин арестованы. Отцу приказали быть дома. Как только люди из НКВД ушли, в комнате отца мы услышали выстрел... Когда с мамой вбежали, все было кончено.
Кочнева, помолчав, добавила:
– Думаю, выстрел был ответом на предложение Сталина стать членом трибунала над своими боевыми товарищами. Больше ответить отец тогда ничем не смог. Мать арестовали, дали ей 8 лет как жене "врага народа", а затем, в лагере, - еще 10 лет "за содействие врагу народа". Больше я никогда не видела матери,
Судьба семьи Гамарника характерна для многих, многих тысяч несчастных родственников невинно осужденных...
А ведь "выкорчевывание" родственников врагов началось еще в годы гражданской войны. В своем приказе No 903 от 30 сентября 1918 года Троцкий, пытаясь пресечь массовый переход командиров на сторону белых, постановил:
"Приказываю штабам всех армий Республики доставить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава. На т. Аралова возлагаю принятие по согласованию с соответствующими учреждениями необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей..."510 Для Сталина в 30-е годы, как и в годы Великой Отечественной войны, это станет обычной практикой. Но какие будут масштабы!
Я сделал отступление, а суд был почти молниеносным. Все было решено заранее. Ульрих связывал "военно-фашистский заговор" главным образом с контактами подсудимых с представителями вооруженных сил Германии. Как уже было сказано, Тухачевский в 1926 году возглавлял советскую военную делегацию в Берлине. Якир учился на курсах генерального штаба в Германии в 1929 году. Корк был там военным атташе. Многие встречались с представителями Германии на дипломатических приемах, маневрах, различных переговорах.
Одним из главных аргументов в поддержку версии "вредительства" была концепция Тухачевского о необходимости ускоренного формирования танковых и механизированных соединений за счет сокращения конницы. Здесь Ульриху активно помогал Буденный. Поскольку обвиняемые не подтверждали данных на предварительном следствии показаний, председательствующий все время спрашивал:
– Показания, данные вами в НКВД, вы подтверждаете?
– вынуждая подсудимых придерживаться сфабрикованной до суда версии.
Тем более что, как теперь установлено, по отношению ко всем этим видным советским военачальникам было применено в полном объеме физическое воздействие.
Наконец, еще одним пунктом обвинений было "намерение, якобы для успеха заговора, устранение Ворошилова" (так в тексте.
– Прим. Д.В.). Тухачевский, Корк, Путна, Уборевич говорили, что они вместе с Гамарником хотели поставить вопрос в правительстве о смещении наркома, как не справляющегося со своими обязанностями. Откровенно высказанное желание было расценено судом как проявление "заговорщицкой деятельности". Но по существу дела подсудимые отвергли грязные домыслы в "шпионаже в пользу фашистской Германии и подготовке контрреволюционного переворота". В своем последнем слове Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич убежденно говорили о своей преданности Родине, народу, армии, особенно подчеркивали свою полную лояльность "товарищу Сталину". Просили о снисхождении за возможные ошибки и промахи в работе.
Диссонансом на суде прозвучало последнее слово Примакова. Он полностью подтвердил официальное обвинение, заявив, что "всех заговорщиков объединило знамя
В то время в системе НКВД задерживались следователи лишь определенного склада: бессердечные циники и садисты, которым неведома была совесть. Генерал армии А.В. Горбатов, прошедший сталинские круги земного ада, вспоминал: "Я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя - Столбунский. Не знаю, где он сейчас. Если жив, то я хотел бы, чтобы он мог прочитать эти строки и почувствовать мое презрение к нему. Думаю, впрочем, что он это и тогда хорошо знал... До сих пор в моих ушах звучит зловеще шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и окровавленного, уносили: "Подпишешь, подпишешь!" Выдержал я эту муку и во втором круге допросов. Но когда началась третья серия, как хотелось мне поскорее умереть!"
В "деле" Тухачевского особенно отличился следователь по особо важным делам Ушаков (он же Ушиминский). В своих объяснениях, которые он дал после XX съезда комиссии по реабилитации, Ушаков писал:
"Первым был арестован Фельдман. Он категорически отрицал какое-либо в каком-либо заговоре участие, тем более против Ворошилова... Я взял личное дело Фельдмана и в результате его изучения пришел к выводу, что Фельдман связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных командиров... Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним, и к вечеру 19 мая он написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других... Затем мне дали допрашивать Тухачевского, который уже на следующий день сознался. Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков... Даже в день процесса, рано утром, я отобрал от Тухачевского дополнительные показания об участии в заговоре Апанасенко и других..."
Тухачевский сломался почти сразу и на "суде" вообще защищался слабо. В одном из допросов Тухачевского участвовал сам Вышинский. Заставил подписаться под словами: "Признаю, что виновен. Жалоб не имею". Но жалобы, прошения о помиловании были написаны почти всеми в адрес Сталина, Молотова, Ворошилова.
Сотоварищи Тухачевского также прошли "энергичную" обработку: запугивание, угрозы семьям, безграничное насилие. Во время следствия обвиняемым внушали: только признание сохранит им жизнь...
Перед вынесением приговора Ульрих с Ежовым побывали у Сталина. Доложили о ходе процесса и поведении обвиняемых. Ульрих угодливо положил на стол проект приговора. Сталин не стал смотреть его, а лишь бросил: "Согласен". Помолчав, спросил:
– Что говорил в последнем слове Тухачевский?
– Говорил, гад, что предан Родине и товарищу Сталину. Просил снисхождении, - быстро ответил Ежов.
– Но сразу было видно, что хитрит, не разоружился...
– А как суд? Как вели себя члены Присутствия?