Сталин
Шрифт:
Горячий привет.
Ленин» .
Подавление «образцово-беспощадное» постепенно станет большевистским правилом, едва ли не важнейшим проявлением революционности, обычной социальной практикой.
То, что Ленин допускал в «архивоенное время», когда все висело на волоске, позже стало рассматриваться как «революционная норма». Даже тогда, когда удалось завоевать и закрепить революционные завоевания, террор не был сдан в исторический архив. Усилиями Сталина и его окружения репрессии против собственного народа стали обычным делом…
В России были не слишком развиты демократические традиции, но в отношении
«За составление и распространение письменных или печатных сочинений и за произнесение публично речей, в коих, хотя и без прямого и явного возбуждения к восстанию против Верховной Власти, усиливаются (пытаются. – Прим. Д.В.) оспаривать или подвергать сомнению неприкосновенность прав ее, или же дерзостно порицать установленный законами образ правления, или порядок наследования Престола, виновные в том подвергаются: лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах на время от четырех до шести лет…»
Интересно сопоставить: через 81 год, уже после смерти Ленина, в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года было записано:
«Пропаганда и агитация, содержащие призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно распространение или изготовление или хранение литературы такого содержания влекут за собою лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев». Почти те же идеи, за исключением неизвестных во времена Николая I слов «пропаганда», «агитация» и довольно расплывчатых – «не ниже шести месяцев».
Самодержавная власть уделяла главное внимание армии и полиции. Хотя, по нынешним меркам, численность карательного аппарата была небольшой. В 1895 году, например, в департаменте полиции служил 161 человек, в корпусе жандармов – около 10 тысяч человек и несколько десятков тысяч полицейских. Но власти давали полиции, особенно политической, весьма большие права. Как писал глава департамента полиции (в 1902–1905 гг.) А.А. Лопухин: «Население России ставилось в зависимость от личного усмотрения чинов политической полиции. Виновность часто устанавливалась на основании субъективных мнений полицейских чиновников». Самодержавие широко практиковало ссылку неугодных, каторжные работы. Например, на пороге XX века в Сибири было около 300 тысяч ссыльных разных категорий и около 11 тысяч заключенных, приговоренных к каторжным работам. Правда, лишь 5–10 % ссыльных и каторжных были «политическими». Значительная часть ссыльных – иногда до половины – отсутствовала, т. е. находилась в бегах ввиду мягкости режима.
Полицейский режим не был чрезмерно жестким: например, выезд за границу был делом весьма свободным. Для поездки за границу нужно было лишь написать заявление губернатору
Таким образом, у пришедшей к власти революционной партии, с одной стороны, были слишком слабые демократические традиции, чтобы воспрепятствовать быстрому росту бюрократии, а с другой – «доставшийся по наследству» полицейский опыт царского самодержавия, которое она низвергла. Поэтому неудивительно, что уже вскоре после Октября стали широко практиковаться самые жестокие репрессивные меры в отношении противников нового строя, меры, выходившие за рамки революционной законности. То была страшная опасность для свободы, за которую так ожесточенно боролись большевики. Незаметно, исподволь расчищалась тропа для будущего цезаря.
В переписке Калинина сохранилась выписка из Протокола Политбюро № 110 от 9 марта 1922 года. Уншлихт докладывал вопрос о борьбе с бандитизмом. Заслушав, Политбюро постановило: «Принять следующее предложение Уншлихта: предоставить ГПУ право непосредственной расправы (выделено мной. – Прим. Д.В.) а) с лицами, уличенными в вооруженных грабежах, уголовниками, рецидивистами, пойманными с оружием; б) ссылки в Архангельск и заключение в Архангельске подпольщиков-анархистов и левых эсеров…
Секретарь ЦК Молотов» .
Расправа без суда… Дальше – больше. Вот еще такой документ:
«Москва, Б. Лубянка, 2
№ 243 511
Секретарю ЦИК СССР тов. Енукидзе
ОГПУ просит разрешения на внесудебный (выделено мной. – Прим. Д.В.) приговор:
1. Дело Бабина М.И., он же Рубин – меньшевик правой группировки «Зарист», обвиняемый по 62-й ст. Уголовного кодекса.
2. Дело Абрикосовой и других, в числе 56 человек, обвиняемых по ст. ст. 61, 66 и 68-й Уг. кодекса – крупная шпионско-фашистская организация.
Личный доклад по обоим делам сделает зам. нач. СООГПУ тов. Андреева. 5.IV.1924 г.
Ягода
Дерибас».
Ниже приписка: «Прокурор Караньян возражает по второму делу. Ягода» . Тогда еще можно было возражать…
Чрезвычайные меры, внесудебные репрессии, которые можно еще как-то объяснить в контексте революции, гражданской войны, не были искоренены в условиях мира, были признаны нормальными актами и усилия Ленина, а после его смерти стали едва ли не обычным атрибутом «нового образа жизни». Достаточно было выдвинуть обвинение во «враждебных действиях» по отношению к новому строю. Бюрократия усвоила это правило жестокой игры раньше других. Постепенно новые поколения работников органов безопасности смотрели, в сущности, на каждого советского гражданина как на потенциального противника строя. Такое видение давало постоянные плоды. О них редко писали в печати, но в любом поселке, на заводе, в институте, наркомате люди, узнав о новом раскрытом «гнезде антисоветчиков», как-то внутренне еще больше сжимались, замыкались в себе, с подозрением смотрели на окружающих, были готовы поддержать любую новую «установку», «линию» руководства. Потенциальная (а часто и реальная) угроза кары духовно калечила людей.