Сталин
Шрифт:
«Смысл новой экономической политики, которую Ленин еще в брошюре о продналоге назвал правильной экономической политикой… в том, что целый ряд хозяйственных факторов, которые раньше не могли оплодотворять друг друга, потому что они были заперты на ключ военного коммунизма, оказались теперь в состоянии оплодотворять друг друга и тем самым способствовать хозяйственному росту…
Нэп, это: меньше зажима, больше свободы оборота, потому что эта свобода нам менее опасна. Меньше административного воздействия, больше экономической борьбы, большее развитие хозяйственного оборота. Бороться с частным торговцем не тем, что топать на него и закрывать его лавку, а стараться производить самому и продавать дешевле, лучше и доброкачественнее его».
Эти строки Сталин не выделил в статье, хотя она и испещрена его пометками.
Бухарин до конца своих дней не переставал повторять, что его взгляды основываются на ленинских работах, и прежде всего последних, предсмертных пяти статьях исторического «Завещания».
После смерти Ленина Бухарин из кандидатов был переведен в члены Политбюро. Его авторитет определялся прежде всего репутацией нового теоретика марксизма, поразительной человеческой мягкостью, исключительной доступностью для людей. Он был полным антиподом Сталину в этом отношении.
Бухарин долго стоял в стороне от борьбы фракций, групп, оппозиций. Не случайно Зиновьев после одной из своих безуспешных попыток заручиться поддержкой Бухарина в борьбе со Сталиным назвал его презрительно «миротворец». Бухарин, лояльно относящийся ко всем до 1928 года, старался быть выше фракционной борьбы. Главным он считал наметить основные тенденции социально-экономического развития страны, пути ее глубокой реконструкции. Здесь ему пришлось решительно выступить против так называемого «закона Преображенского», навязываемого партийному руководству. Его суть: сверхиндустриализация в такой стране, как Россия, возможна только на основе максимального выдавливания средств у крестьянства. Справедливости ради следует сказать, что сам Преображенский отвергал насилие в отношении крестьянства, но считал необходимым широко применять неэквивалентный обмен в рыночных отношениях между промышленностью и сельским хозяйством.
Бухарин убежденно считал, что «город не должен грабить деревню», что только политическая смычка, помноженная на смычку экономическую, поможет ускорить развитие промышленности и сельского хозяйства. Другими словами, теоретик новой экономической политики стоял за более гармоничные отношения между городом и деревней, допуская, правда, определенный перекос (на начальном этапе) в сторону выкачивания средств из крестьянства. Другими словами, Бухарин считал, что промышленность должна развиваться быстрее, но методы перекачки средств из сельского сектора должны быть умеренными. В одной из своих статей он прямо говорил: «Товарищи стоят за перекачку средств сверх меры, за такой усиленный нажим на крестьянство, который экономически нерационален и политически недопустим. Наша позиция состоит вовсе не в том, что мы отказываемся от этой перекачки; но мы гораздо более трезво учитываем то, что подлежит учету, то, что хозяйственно и политически целесообразно». У Сталина эти выводы поначалу возражений не вызывали.
Даже такое положение, сформулированное Бухариным в 1925 году, не вызвало подозрений у генсека:
«Могут появиться чудаки, которые предложили бы объявить крестьянской буржуазии «варфоломеевскую ночь», и они могли бы доказывать, что это вполне соответствует классовой линии и вполне осуществимо. Но одна беда: это было бы глупо в высшей степени. Нам этого совершенно не нужно делать. Мы бы от этого ровно ничего не выиграли, а проиграли бы очень многое. Мы предпочитаем разрешить буржуазному крестьянину развивать его хозяйство, но брать с него будем гораздо больше, чем берем с середняка».
Бухарин в кооперировании крестьянства, и это стоит особо подчеркнуть, видел возможность ограничения влияния «буржуазного крестьянина», но ограничений не административных, а экономических. По сути, это было конкретизацией ленинского плана кооперирования крестьянства, но без насилия, реквизиций, давления и угроз.
Но уже в 1928-м и особенно
Бухарин пытался доказывать, что в Советской России не осталось крупных организованных враждебных политических сил, которые бы представляли серьезную опасность социалистическому государству. Насилие в отношении крестьянства будет иметь далеко идущие тяжелые последствия, пророчески предупреждал Бухарин. В этом нельзя с ним не согласиться. История подтвердила его правоту. Но Бухарин упускал две вещи: во-первых, медленные темпы кооперации, рассчитанные на десятилетия, ставили под угрозу само существование социализма в России, во-вторых, индустриализация страны требовала огромных средств, а источником их могла быть деревня. Оптимальное решение, думается, было где-то посредине. Что же касается гуманной стороны концепции Бухарина, то она не может не вызывать уважения к ее автору за высокую этическую одухотворенность, правильное, ленинское понимание созидательной стороны диктатуры пролетариата.
В 1925–1927 годах Сталин и Бухарин были самыми влиятельными деятелями в партии. И Бухарин серьезно помог Сталину в борьбе против Троцкого, Зиновьева и Каменева. Хотя одновременно старался поддерживать с ними лояльные отношения. В результате вывода из состава Политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева вес Сталина и Бухарина в решении текущих и стратегических вопросов заметно возрос. Совсем еще недавно, когда оппозиционеры нападали на Бухарина, Сталин запальчиво отвечал им:
– Крови Бухарина требуете?! Не дадим вам его крови, так и знайте.
Обращает на себя внимание не только сам факт защиты Бухарина, но и использование «кровавой» метафоры. Тогда это казалось случайностью…
В Политбюро два его ведущих члена в известном смысле как бы дополняли друг друга. Сталин решал все организационные и политические вопросы, а Бухарин занимался разработкой и изложением теоретических принципов политики партии. Без преувеличений можно сказать, что до начала 1928 года Сталин во многом полагался на Бухарина в решении экономических вопросов и даже руководствовался его взглядами. В этом факте еще раз отмечу характерное заимствование Сталиным тех или иных установок других деятелей, которые затем трансформировались у него в личные. Мы знаем, что Сталин перенял многие командно-директивные лозунги Троцкого; в некотором смысле обогатил свое понимание аграрных проблем воззрениями Бухарина. Но чем же объяснить, что начиная с 1928 года Сталин начал отворачиваться от Бухарина? Почему генсек, разделявший дотоле взгляды Бухарина, вдруг счел их «правым уклоном»? Почему их личная дружба быстро трансформировалась в устойчивую неприязнь?
Думается, что причин здесь несколько. Прежде всего Сталина обеспокоила растущая в народе и партии популярность Бухарина как теоретика, политического деятеля, обаятельного руководителя. Авторитет Бухарина в партии в тот момент мало чем уступал авторитету Сталина. Сталина насторожила одна из статей Бухарина, посвященная Ленину, в которой тот писал: «Потому что у нас нет Ленина, нет и единого авторитета. У нас сейчас может быть только коллективный авторитет. У нас нет человека, который бы сказал: я безгрешен и могу абсолютно на все сто процентов истолковать ленинское учение. Каждый пытается, но тот, кто выскажет претензию на все сто процентов, тот слишком большую роль придает своей собственной персоне». В этих словах Сталину послышался выпад в собственный адрес: ведь в лекциях об основах ленинизма, которые генсек прочел в Свердловском университете, он выступил толкователем всего ленинского учения… Разве это не ясно? А потом, как это нет единого авторитета? А авторитет Генерального секретаря? Сталина беспокоило, что у Бухарина появилось немало способных учеников (Астров, Слепков, Марецкий, Цейтлин, Зайцев, Гольденберг, Петровский, другие), начавших заявлять о себе в печати, вузах, партийном аппарате. Например, Слепков и Астров стали редакторами «Большевика», Марецкий и Цейтлин работали в «Правде», Гольденберг – в «Ленинградской правде», Зайцев – в ЦКК и т. д. Сталина беспокоило, что усилилось политическое, теоретическое влияние Бухарина на идеологические процессы в партии и стране.