Сталинград.Том шестой. Этот день победы
Шрифт:
– Батальо-о-он! К бою! Артиллерия, дай огня!
Сказать по правде….Единственное, чем радовал нас фриц, так это своей педантичностью. Война войной, но обед по расписанию. За это время мы успевали поменять дислокацию, кое-как окопаться, сделать новые огненные гнёзда и, если повезёт, перекурить.
В общем и целом на нашей линии обороны было как у всех. Худо-бедно, но мы хоть имели связь со штабом своего полка…У других складывалось ещё «веселее». Среди нас ходили упорные слухи о полковнике Людникове, которые подтвердил и начальник полковой
…Вот поэтому, сжав зубы, наши советские солдаты стояли насмерть у берега Волги. Не показали фашистам спины, не зная…доживёт ли кто из них до утра». 39
Глава 8
…В воздухе ощутимо плыл тёплый запах взрывчатки, парной дух размороженной взрывом земли. Скулы, подбородок и нос кусал ноябрьский мороз, ставший к середине месяца по настоящему зимним и злым. Дорога льдисто хрустела, по-заячьи петляла среди городских руин.
39
См. там же.
Колёса командирского «виллиса» крутились-прыгали на колдобинах, выбоинах, на намертво вмёрзших в землю, как рыба в лёд, трупах погибших…И, Магомеду Танкаевичу, казалось, колёса эти, наматывали на себя его жизнь, жизнь батальона, и её становилось всё меньше и меньше. Вместе с водителем – Алёшкой Осинцевым, они пробирались на позиции комбата Воронова, где можно будет, как полагал Танкаев, согреться кружкой кипятка, зажевать, чёрный, что земля, сухарь, но главное убедить Иваныча – объединить их силы. К 15 ноября, к гадалке не ходи, стало очевидным: позиции порознь не удержать.
Воинский дух в сердцах коммунистов и комсомольцев ещё оставался, но вот противостоять танковым атакам было нечем и некому. Объединившись в один кулак, была пусть слабая, но всё же надежда, выстоять ещё день, другой. В ушах майора Танкаева до сих пор стоял сорванный, хрипучий голос начштаба полка Шашкова:
«Нет! Не-ет!! Повторяю! Остановить фашистскую сволочь любой ценой! Любо-ойй!! Как? Не понял! Орудия?! Ну, ты орёл из тучи! Я что-о! Рожу их тебе, майор! Нет! Что хочешь делай, джигит…Но день ещё простоять, кровь из носа! Приказ командующего фронтом! Будь наготове, майор. На твоём участке возможен танковый удар фон Дитца. Держишь!»
«Да чтоб вам всем…животы свело!.. – перекипал возмущением комбат. – Мудрецы! Бумажные вояки! Язвить вас в душу…Ни авиации, ни боеприпасов, ни пушек, ни подкрепления…Только приказы: «Любой ценой! Ещё час!..» Да мы, б…хоть всем гуртом костьми ляжем… Фриц не поморщится. Расколошматит нас под орех – «данке шён» – и дело с концом…Вай-ме!
Машина резко свернула вправо, объезжая подбитую самоходку, и этот крутой поворот, подспудное ожидание выстрела снайпера возродили в нём пугающе-сладостное переживание трёхдневной давности; ночной плацдарм, исклёванная осколками кирпичная стена, чуть подсвеченная дроглыми языками крохотного костерка часовых; тени автоматчиков исчезающие в проулке на выходе из тёмного двора…Полуподвал бывшей продуктовой базы, струйка ветра пахнула нефтяной гарь. В пробитый пулей железный лист, заменявший оконную раму.
* * *
…Магомед и Вера, плечо к плечу, сидели на артиллерийском ящике, согревались трофейным порошковым какао. Полчаса как отгремел бой, потери снова были аховые, невосполнимые. Он молчал, как камень, твердел желваками, подавленный взгляд тонул в железной солдатской кружке. Она чувствовала его злобное ожесточение, не проходящую боль за погибших, хотела по-женски хоть как-то заслонить его скрытую беззащитность, ослабить душевную его петлю отчаянья. Осторожно коснулась пальцами его предплечья и тут же отдёрнула руку, будто обожглась о раскалённый металл.
– Цх-х! Нэ трогай меня! – Он тяжело дышал, молчал, сурово смотрел на неё немигающими глазами.
Вера насилу выдержала дикий взгляд пылающих фиолетовых глаз. Тихо и просто спросила:
– Почему? Что случилось, Миша?
– А ты, не знаеш-ш? – он резко отставил кружку, едва не расплескав содержимое. Его впалую щёку дёргала судорога.
– Знаю. Но я…я в чём виновата? – она не спускала с него встревоженных глаз.
– Ты…ни в чом, женщина, – он исподлобья смотрел в её потемневшие фиалковые глаза.
– У меня есть имя, товарищ комбат.
– Ты ни в чом, ефрейтор Тройчук. Прасти, Вэрушка, не в тебе дэло.
– Тогда почему? – с горечью воскликнула она. – Каждый день, когда ты на передовой, я молила о твоём спасении. Чтобы тебе было легче. Случись с тобой непоправимое…у меня сразу бы перестало биться сердце.
– Но видишь, я жив, – его губы тронула улыбка. – Навэрное, твоя свеча горела не зря.
– Да уж «наверное»!.. – Вера чуть не расплакалась. – Ты, не ответил на мой вопрос «почему»?
Сердце Магомеда смягчилось от этих слов, – сердечная тревога слышалась в них, – и ему захотелось убедить любимую в своей правоте, в своих предчувствиях.
– «Почему», гавариш-ш? – повторил Магомед дроглым , словно надорванным голосом. – Да потому что смэрт на мне. Поняла, смэрт! Опять…столько молодых рэбят…Опят считай батальон погиб…Солнце навсегда померкло для них…Прощай моя чэсть! Э-э…почему? Почэму я не погиб с ними! – Он умолк, поник головой. Но вскоре заговорил опять, и в голосе его звучала боль и угроза, горечь и отчаянье. – Нет мне прощения, дошло-о? Я их убийца! О, земля…и как ты только меня ещё носиш-ш? Что их матерям скажу?.. После смерти…все слова шелуха.