Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!»
Шрифт:
Десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками, прикрывая друг друга огнем. За ними сгоряча кинулись наши. Упал один, второй боец. Я поймал за обмотку пытавшегося броситься в погоню парня.
— Куда? Стреляй отсюда.
Время с неудачным преследованием упустили, но несколько фрицев остались лежать на поле. Остальные нырнули в овражек и исчезли. Хотя противника выбили из траншеи и заставили отступить, мы понесли значительные потери. Запомнилось большое число тяжелораненых. Их было не менее двух десятков. Те, кто угодил под пулеметные очереди,
Их торопливо грузили на подводы. С нами был командир роты. Он участвовал в бою с фланга.
— Ну что, получили боевое крещение? — проговорил ротный, глядя на тела погибших и подводы с ранеными, которых увозили в тыл.
— Получили, — отозвался кто-то из бойцов. — Ребят жалко. Но и фрицам досталось.
Вскоре мы снова наступали. Освободили несколько деревень. Запомнилось село Красное на Брянщине, из которого немцы угнали всех жителей. К нам подбежал чудом уцелевший старик и, дрожа, позвал на помощь:
— Там! Скорее! Там немцы закопали наших.
Я с бойцами побежал за стариком, и мы увидели две пары босых ног, торчавших из земли. Это были молодые ребята лет двадцати: тракторист и комбайнер. Фашисты закопали их живьем вниз головой. Те из немцев, кто считает, что армия Вермахта состояла из солдат, и гордится своим ветеранским прошлым, пусть запомнят эту деревеньку Красную.
Поэтому мы не называли немцев «солдатами». Для нас они были фашисты, гансы, фрицы. Звания «солдат» они не заслужили.
Лето и осень сорок первого года состояли не только из «котлов», в которые попадали наши дивизии и армии, и колонн военнопленных, которые так любили показывать в немецкой кинохронике.
Наш полк и наша дивизия начали войну с наступления и убедились, что фрицев можно бить. Такой настрой сохранился у бойцов и командиров. Эти операции, контратаки, двухмесячное сражение под Смоленском, крепкий удар под Вязьмой привели к Москве уже не ту самоуверенную, надменную армаду, обрушившуюся на нас 22 июня. Их крепко потрепали.
Но в сентябре наш полк отступал.
Погибли командир роты и замполит. Получил тяжелое ранение командир первого взвода Юсупов. Я был назначен командиром роты, и мы двое суток прикрывали отступающий полк.
Перед атакой немцы пытались выкурить нас огнем минометов. Но прошедшие накануне дожди сделали почву мягкой. Мины, дающие в обычных условиях большой разброс осколков, существенного вреда не принесли. Они взрывались, поднимая фонтаны земли. Осколки в основном уходили вверх.
Нас было 110 человек, а участок, который мы перекрывали, — полтора километра. Нас выручали пулеметы, которых оставили в мое распоряжение около десятка. Отбили несколько атак, подожгли бронетранспортер. Танки в этом месте немцы не использовали из-за болотистой местности, а пехоте мы продвигаться
Наступил третий день, а приказа об отходе не было. Не появлялись и немцы. В роте кончились сухари — наша основная еда. Остались только набитые большими кусками сахара противогазные сумки. Но от такой пищи у многих начинала болеть голова и появилась тошнота. Да и боеприпасы были на исходе. С наступлением темноты я снял роту и быстрым шагом стал догонять свой полк.
Постоянные бои, нахождение в сырости, холоде, не имея возможности даже переобуться, привело к тому, что у меня отказали ноги, и я, лежа на повозке, продолжал командовать ротой. Бойцы верили, что я, родившийся в Брянских лесах, сумею вывести их из окружения.
Имелись ли у нас дезертиры? Практически не было. Возможно, сыграло свою роль, что мы удачно нанесли несколько ударов по врагу, двое суток успешно отражали атаки. В роте поддерживалась крепкая дисциплина и не чувствовалось растерянности. Но когда подходили к линии фронта и я встал на ноги, то заметил — ездовой Зубарь и трое бойцов кучкуются, о чем-то перешептываются.
Потом Зубарь подошел ко мне и, помявшись, сказал: «Воевали мы, как могли. А сейчас, лейтенант, может, без нас обойдешься?»
Это были бойцы в возрасте, из здешних мест. Наблюдая, как быстро наступают немцы, они решили отсидеться по домам. Вскоре все четверо незаметно исчезли. Оставшуюся роту вместе с ранеными я вывел к городу Венев.
Потом были бои за Тулу. Дивизия и наш полк понесли большие потери. Оставшихся в живых передали в другие части. Я был направлен командиром стрелковой роты в 878-й стрелковый полк 290-й стрелковой дивизии все той же 50-й армии. В полку было всего две стрелковые роты численностью около 250 человек каждая.
Мое вступление в должность командира стрелковой роты совпало с началом нашего контрнаступления под Москвой и произошло на поле боя, когда рота вела наступательный бой за одно из сел Тульской области. С этой ротой мне пришлось освобождать и другие населенные пункты, ходить в рейды по тылам врага.
Вспоминаю эпизод, показывающий, с каким серьезным противником нам приходилось сталкиваться. Возле станции Тихонова Пустынь вместе с немцами действовала финская дивизия. Мы взяли в плен трех финских солдат с подводами. А ночью нас внезапно атаковали.
Ярко светила луна. Между соснами в маскхалатах стремительно неслись финские лыжники, обходя на крутых поворотах деревья. Это была умелая и стремительная атака. Не будь у нас опыта боев, финны подмяли бы роту и уничтожили.
Быстро развернули пулеметы и открыли огонь едва не в упор. Стреляли из винтовок (автоматов было мало), бросали гранаты. Финские лыжники, оставляя на снегу трупы, так же быстро разворачивались и уносились прочь, огрызаясь огнем автоматов.
В тот раз все решали минуты. Если бы мы растерялись, то мало кто остался бы в живых. Финские штурмовые отряды не щадили русских. Троих пленных финских солдат мы расстреляли. Охранять их в условиях ночного боя не было возможности.