Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
Шрифт:
— Да пустяк. Запретил жарить картошку с мясом для него и некоторых угодников из солдатского пайка.
— Зачем вам это надо было?
— Не знаю. Так получилось.
— Ну и дурак.
— Кто, командир?
— Нет, извините, вы.
— Согласен, знаю, каков есть.
— Меня представил мой командир к ордену «Красная Звезда», а Леонида к медали «За боевые заслуги». А главное, что мы живы остались, пока живы.
После небольшой паузы продолжала:
— Знаете, завидую Зойке Ложкиной. У нее по-настоящему.
— В каком смысле?
— В
— Что сошлась с командиром бригады?
— Что у них настоящая дружба, а может быть, и больше. Он не обидит ее, и она в этом уверена, — и быстро переключилась на другую тему: — Вы неравнодушны к Майе. Об этом тоже знают в медсанвзводе, но вам надеяться не на что.
— Так думают в медсанвзводе?
— Так думаю я. Она хорошая, может быть, очень хорошая. Красивая, умная. Святоша. К ней подбирается Максимов, а он фигура. У него опыт, и ей не устоять. У него семья, она понимает, что это на время. На будущее никто рассчитывать не может.
Потом добавила:
— А вы не отступайте. Кто знает, что нас ждет.
— Спасибо за совет и вообще за откровенность. Не пойму даже, чем я вызвал такое расположение, очень тронут.
— Есть такая потребность в человеке, внутренняя, высказаться, поделиться своей ношей, особенно тяжелой, и как-то легче делается. И мне легче стало. Вот наше расположение. Заходите. Мы будем очень рады.
— Зайду, спасибо, Лене привет. А сейчас бегу к себе. До встречи!
И я направился в роту.
Всем уже было известно, что из штаба бригады прибыло распоряжение с указанием времени помывки людей в поселковой бане с дезинсекцией обмундирования. Время для нашей роты после обеда. Это известие всех очень обрадовало.
Старшина Николаев объявил, что всем выдаст новое белье и обмундирование. Более одной трети личного состава роты осталось навечно на правом берегу Волги, и запасы обмундирования и белья, видно, сохранились. Белье меняли во время отступления между боями, без помывки личного состава. Мылись во встречавшихся по пути речушках, мылись и купались в Волге на острове Сарпинском. Но в бане, как таковой, мыться не пришлось за последние полтора месяца. Предстояло приятное, какое-то домашнее событие, в ожидании которого были направлены мысли и поступки людей.
Вместе со всеми готовился к бане и я: пополнил санитарную сумку перевязочным материалом, мазями, настойкой йода — предстояли перевязки после бани. По дороге из бани пели песни. Пели задорно, с удовольствием. А в строю были в основном пожилые люди гражданских профессий, по складу своему совершенно не подходили к строевому шагу и строевой песне, а тем более к войне. Война подтянула этих людей, только что переживших все ее ужасы, подзакалила и сделала их настоящими бойцами.
Прибыло пополнение: шоферы, слесари. В основном лет за тридцать. Шоферы помоложе, некоторые после ранений. Со слов прибывших узнали об очень тяжелом положении наших
После обеда пошел в медсанвзвод. Возле штаба бригады встретил Гомельского. Ему немало досталось в роте управления. Все время возле штаба. Обслуживал в горячее время управление бригады, саперов, связистов, разведчиков. По дороге рассказал, что в боевой обстановке в основном находился на командном пункте бригады. Рассказал о гибели начальника штаба бригады капитана Калинина, получившего смертельное ранение и умершего у него на руках, и о других товарищах.
В медсанвзводе у начальника аптеки Шепшелева застал военфельдшера мотострелкового пулеметного батальона Леню Модзелевского.
— Не мешало бы отметить нашу встречу и помянуть, кого нет с нами, — заметил Леня, — как думаешь, начальник аптеки?
— Я за, — отозвался Шепшелев.
— Захвати горячительное, и пойдем ко мне, закуску найду.
— Ходить к тебе далеко, и это долгая музыка. Пусть хозяин и закуску выставит, не обеднеет и быстрее будет, — предложил Гомельский, — времени у нас мало.
— На кого спирт выписать? — конкретно перешел к делу Шепшелев.
— Да на любого из нас, можно на меня, — отозвался Модзелевский.
Шепшелев вытащил из планшета листок бумаги, написал требование на получение медикаментов, проставил спирт ректификат, не указав количество, и дал Модзелевскому расписаться в получении. Затем повел нас в палатку-столовую, оставил на несколько минут и возвратился с санинструктором Ивановым. Тот открыл ящик, достал хлеб, тушенку, ложки и стал расставлять на столе. Шепшелев открыл флягу.
— Нужно доктора Гасан-Заде позвать, — сказал Гомельский, — и женщин-врачей Зою и Майю.
Вскоре отвернул полог палатки доктор Гасан-Заде, зашел и, удивленный, оглядел нас:
— Вай, кто здесь собрался! А где большое начальство? Чего меня обманул, Гомельский, где ты?
Зашли врачи Майя и Зоя.
Вслед зашел в палатку Гомельский, широко улыбаясь, и, приняв серьезное выражение лица, доложил по всей форме:
— Товарищ военврач 3-го ранга! Медицинский состав бригады случайно собрался на встречу по случаю почтения светлой памяти погибших коллег. Одним словом, на поминки. Просим и вас.
— Ай-ай-ай, какой хитрый. Сказал, большой начальник вызывает. Как я мог не прийти? Не время для такого дела. Мне в штаб бригады идти на совещание. И грех не поддержать вас. Эх, была не была, давайте!
Шепшелев стал разливать в кружки спирт из фляги. Кто разбавил водой, кто так оставил.
— Что ж, помянем нашего бригврача Раппопорта, санинструктора Люду и всех погибших наших товарищей. Да сохранится память о них! — поднял свою кружку Модзелевский.
— Хорошо придумали. Да сохранится память о них! Могилы общие и пропадут со временем. Ничего не останется. Родные и следов не найдут. Хоть написать им, как это было. Все собирался написать, да не получилось. Даю слово — напишу, как погибли. Светлая им память!