Сталинизм. Народная монархия
Шрифт:
Иосиф Виссарионович никогда ничего не делал наполовину. Если брался за какое-то дело, то всегда доводил его до конца. В его работе не было мелочей. Он видел не только начало каких-либо действий, но и их конечный результат. Может быть, поэтому никто никогда не видел его растерянным, паникующим, потерявшим самообладание. То, что для других являлось трагедией или тупиком, для него лишь очередным ходом. Он заранее просчитывал подобное развитие событий и имел несколько вариантов выхода. Он всегда предполагал, что может случиться худшее. А в его памяти отпечатывались не только крупные события, но и детали, связанные с ними.
XIV съезд партии был не только памятной вехой в жизни Сталина, но и решающим в судьбе страны. Если бы он дрогнул тогда перед напором противника, то не было бы ни
Содокладчиком на съезде был Зиновьев. Вот он уверенно идет к трибуне, самодоволен, и сам черт ему не брат. Накануне съезда Сталин приглашал его к себе, чтобы согласовать позиции. Разговор был долгим, но бесплодным. Зиновьев решительно отказался от какого-либо компромисса. Его не пугала даже угроза раскола партии. Больше того, он заявил, что если такое случится, то в этом будет виноват не он и его единомышленники, а Сталин. Собственно, Сталин и не предполагал какого-либо компромисса, а просто советовал ленинградской депутатской группе, которую возглавлял Зиновьев, поддержать курс на индустриализацию страны.
— Мы не против индустриализации, — сказал Зиновьев, — но у нас на этот «чет есть свое мнение.
С тем Зиновьев и вышел на трибуну съезда. Лейтмотивом его выступления было абсолютное неприятие программы индустриализации в том виде, как она была изложена Сталиным.
— Мы не можем провести индустриализацию, — говорил Зиновьев, — на те «грошовые» накопления, которые у нас есть. Не следует начинать развитие страны с тяжелой индустрии. Это нереально. Это несбыточная мечта фантазеров. Надо делать упор на подъем легкой промышленности, как это делали во всех развитых странах. Именно здесь мы можем получить необходимые средства для проведения индустриализации.
Ту же мысль высказал Сокольников и другие делегаты, явно подготовленные заранее. Сталин слушал их выступления и старался понять, чего в них больше: демагогии, непонимания существа вопроса или просто враждебного отношения к нему лично. В конце концов он пришел к выводу, что здесь присутствуют все факторы одновременно.
То, о чем говорил Зиновьев и его единомышленники, Сталин знал очень хорошо. Историю индустриализации в капиталистических странах он изучил досконально. В одних странах она действительно начиналась с легкой промышленности; в других — с ограбления колоний. Плюс ко всему, у тех и других было время на неспешное развитие тяжелой промышленности. Как правило, на это уходило более ста лет. Что касается Советской России, то у нее не было того времени и тех возможностей, которые имелись у капиталистических стран. Не было времени на спокойное накопление средств от развития легкой промышленности. Не было у нас и колоний, как, к примеру, у Англии. Тот путь, который капиталистические страны прошли за сто лет, мы были обречены (именно обречены), считал Сталин, пройти за десять лет. Если мы этого не сделаем, думал он, нас задушат, россиян превратят в рабов, а ту легкую промышленность, которую мы успеем создать, заберут себе. Это ясно как дважды два.
— Конечно, — продолжал Зиновьев, — развитие легкой промышленности также требует определенных затрат. Но здесь мы легко выходим из положения. Станки и прочее оборудование для развития этой отрасли мы можем ввозить из Германии в обмен на зерно и сырье. Немцы остро нуждаются в емком советском рынке и в получении зерна и сырья из нашей страны. Тут, так сказать, взаимный интерес и взаимная выгода.
Предложение Зиновьева сразу же насторожило Сталина. Высказанная им идея была ему хорошо известна. Но он не стал перебивать оратора. Он всегда в этих случаях проявлял такт, терпение и уважение к ораторам. Это уже позже, во времена Хрущева, появилась манера одергивать, останавливать, перебивать докладчика и просто прогонять его с трибуны. Сталин себе такого не позволял. Только после того, как Зиновьев закончил свое выступление, Сталин задал ему вопрос:
— Кому принадлежит идея сотрудничества с Германией, которую вы высказали в своем докладе?
Зиновьев не ожидал такого вопроса. Он рассчитывал, что высказанная им программа
— Идею сотрудничества с Германией, — наконец ответил Зиновьев, — выносили, выстрадали и разработали наши экономисты.
— Очень хорошо, — не повышая голоса, спокойно сказал Сталин. — В таком случае скажите, почему ваш выношенный, выстраданный и разработанный вами план как две капли похож на план Дауэса?
Зал замер в ожидании ответа, а Зиновьев растерянно молчал. Он как-то сразу сник, и делегатам даже показалось, что он стал ниже ростом.
— Ну что ж, — так же тихо, не повышая голоса, сказал Сталин, — если вам нечего сказать, тогда мы попробуем разобраться сами.
Зиновьев явно лукавил или откровенно лгал, когда говорил, что идея сотрудничества с Германией была «выношена» и «выстрадана» им и его сподвижниками. Она на самом деле была взята напрокат из плана американского экономиста Дауэса, председателя Международного комитета экспертов, созданного для урегулирования вопроса о германских репарациях. Заокеанские мудрецы разработали четкую программу удовлетворения собственных интересов, предусматривавшую возможность дать толчок промышленному развитию Германии. Что касается Советского Союза, то по этому плану он превращался в придаток или в заложника капиталистической экономики.
— В чем здесь дело, — сказал Сталин, обращаясь к делегатам съезда. — Как известно, Германия проиграла войну. Страны-победительницы Англия и Франция предъявили ей крупный репарационный счет, который она не в состоянии оплатить. В свою очередь, победители также понесли тяжелые военные потери и задолжали США 26 миллиардов долларов. Вот такой получился расклад. Германия нищая, а с нищего, как известно, взять нечего, а Англии и Франции нужно отдавать долги. Думали-гадали и решили поправить свои дела за счет СССР. Идею подбросил Дауэс. Он предложил оживить и восстановить промышленность Германии, используя при этом рынок, сырье и зерно нашей страны. Схематично все выглядит так: Германия поставляет в Россию станки и получает из СССР сырье и зерно. Для Германии появляется рынок сбыта, ее промышленность набирает темпы, и она выплачивает репарационный долг. Все выглядит более чем прилично. Всем, мол, хорошо. Все довольны. Однако у этой, внешне приличной, идеи есть неприличный оборот: оставить СССР аграрной страной. Но я думаю, у них этот номер не пройдет. Мы должны поставить дело таким образом, чтобы превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую это оборудование. Они, авторы плана Дауэса, хотели бы ограничить нас производством, скажем, ситца, но нам этого мало, ибо мы хотим производить не только ситец, но и машины, необходимые для производства ситца. Они хотели, чтобы мы ограничились, скажем, производством автомобилей, но нам этого мало, ибо мы хотим производить не только автомобили, но и машины, производящие автомобили…
Сталин говорил тихо, но в наступившей тишине каждое его слово было отчетливо слышно, близко и понятно каждому из сидящих в зале делегатов съезда. Он даже физически чувствовал свою близость, свое слияние с этой огромной массой людей.
— И последнее, — сказал Сталин. — План Дауэса, который нам так настойчиво рекомендовал Зиновьев, смертельно опасен для советского народа. Стоит нам клюнуть на эту приманку и начать индустриализацию страны с легкой промышленности, как мы окажемся безоружными перед лицом империалистической агрессии, от которой, как говорил Ленин, мы всегда на волоске, защищаться будет нечем. Известно, что современная война — это война моторов. Самолеты, пушки, танки производит не легкая, а именно тяжелая промышленность. Так что клюнь мы на удочку оппозиционеров, и империалисты разгромят нас. Народ наш частично физически истребят, частично превратят в рабов, все же накопленное нами в ходе развития легкой промышленности заберут себе.