Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
Шрифт:
Для Сталина и Ставки было в первую очередь очень важно вновь стабилизировать пошатнувшиеся фронты. Это было сделано путем беспощадного применения испытанных сталинских методов — во-первых, разнузданной пропаганды и, во-вторых, жесточайшего террора. Система была столь же простой, как и надежной: кто не верил пропаганде, тому приходилось ощущать террор. Конечно, было ясно, что недостаточно пытаться исполнить и вдохновить красноармейцев «горячим и животворным советским патриотизмом», «беспредельной преданностью делу Коммунистической партии», «безграничной любовью к партии и правительству, к товарищу Сталину» и тому подобными лозунгами. Еще важнее была апелляция к низменным инстинктам. Нужно было пробудить чувства ненависти и мести к чужеземным захватчикам, к «фашистам», к немецким оккупантам и их союзникам. И в этом отношении советской пропаганде при решающем участии Ильи Эренбурга суждено было затем достичь и низшей точки, едва ли имеющей прецеденты по своей примитивности и низости.
Но в самую первую очередь нужно было породить в Красной Армии и Военно-Морском Флоте атмосферу страха и террора и создать условия, не оставляющие советским солдатам никакого иного выхода, кроме как сражаться за «Советскую родину» (что бы это ни означало), «за партию и правительство», «за любимого Сталина» до «последнего патрона», до «последней капли крови» и затем умереть. Вопреки утверждениям немецких интерпретаторов истории, [143] возможность искать спасения в
143
2. Еще в 1991 г. в статье руководящего старшего прокурора Штрейма вопрос был поставлен прямо-таки на голову, см.: Streim, Das V"olkerrecht und die sowjetischen Kriegsgefangenen
Мерам по предотвращению бегства вперед соответствовали меры по предотвращению бегства назад. Немыслимая в армиях других государств система слежки и контроля со стороны политического аппарата посредством скрытно функционировавшей организации особых отделов НКВД и их агентов, при помощи террористической деятельности заградительных отрядов, военных трибуналов, а также посредством мер, объявленных в сталинских приказах № 270 и 227, не должна была больше оставить красноармейцам никакого выхода. Это, как и массовые расстрелы солдат, членов командного состава, включая многих генералов вплоть до командующего фронтом, обеспечило то, что вплоть до наших дней превозносится в истории «Великой Отечественной войны» как «массовый героизм» и «советский патриотизм». Русские солдаты вообще отличаются храбростью, презрением к смерти. Однако подлинный героизм нельзя вызвать террором. И человеческие потери красноармейцев, которых обычно гнали под вражеский огонь как скот, были громадны и уже в советско-финской зимней войне 1939-40 гг., как минимум, впятеро превысили финские потери. «Нельзя жалеть человеческих жизней» — таков был сталинский девиз, на котором зиждилось советское ведение войны и в отношении собственных солдат и гражданских лиц.
При исследовании Сталинской истребительной войны оказалось необходимым — сколь бы щекотливой ни была вся эта тематика — кратко сравнить массовые убийства, совершавшиеся сталинским режимом, упрощенно говоря, по мотивам классовой борьбы и гитлеровским режимом — по мотивам расовой борьбы. Ведь эти политически и идеологически обусловленные злодеяния, подобных которым нет в мировой истории, были и частью пропагандистской войны, которая, наряду с войной оружием, велась между Советским Союзом и Германией. Правда, чтобы установить адекватный масштаб, следует напомнить о том, что прежде чем команды убийц рейхсфюрера СС вообще смогли вступить в дело, советской властью, по согласующимся оценкам, уже были лишены своей жизни не менее 40 миллионов человек. Ведь Колыма с тремя миллионами погибших, лишь один из центров системы ГУЛага, опережала во времени Аушвиц. Уже непосредственно после начала германско-советской войны по приказу Сталина развернулись расстрелы подлинных или предполагаемых политических противников во всех частях страны — в Восточной Польше, прибалтийских странах, Белоруссии, на Украине, а также собственно в России и, наконец, на Кавказе. Но за НКВД следовали по пятам оперативные группы охранной полиции и СД, которые — во Львове еще в качестве так называемого возмездия за совершённую перед этим советскую резню — принялись расстреливать абсолютно неповинное в этом еврейское население и проложили кровавый след через всю страну. Еще в Первую мировую войну австрийцы и немцы, оккупационные силы Главнокомандующего на Востоке, как подчеркивает и Хуго фон Гофмансталь, соблюдали справедливость в отношении всех, включая еврейское население, вполне дружелюбно относившееся к немцам. А то, что происходило на оккупированных восточных территориях теперь, просто немыслимое при старом режиме, было уже проявлением новой варварской эпохи. Во всяком случае, к немецким традициям такие действия уже не имели отношения. Они и осуществлялись без ведома, а тем более согласия немцев.
Ряд мест убийства приобрели в германско-советской пропагандистской войне особое значение. Львов, Киев, Харьков символизируют, хотя и в различной пропорции, злодеяния обеих воюющих сторон. Катынь и Винница принадлежат к сфере ответственности Берии, Майданек и Аушвиц — Гиммлера. Их заказчиками были соответственно Сталин и Гитлер. Концлагеря системы ГУЛага, во всяком случае, находились за пределами восточного военного театра, а потому остаются вне рассмотрения в данном контексте. Советский Союз, поначалу загнанный в оборону в военном и политическом отношении, смог добиться нарастающего преимущества в сфере пропаганды после того, как в ходе попятного движения немцев вскрылись антиеврейские эксцессы оперативных групп. Была создана «Чрезвычайная государственная комиссия» как подходящий инструмент для затушевывания большевистских и пропаганды фашистских злодеяний. Катынь и Винницу вопреки правде представили союзным правительствам, которые сами по себе были хорошо информированы, как преступления «фашистов». Бесконечные массовые захоронения Быковни, Дарницы и Белгородки в окрестностях Киева с сотнями тысяч жертв исчезли за понятием Бабьего Яра, который, правда, еще задает большие загадки. А бойни НКВД и его чекистских предтеч в Харькове, Минске и Львове заглушила советская пропагандистская шумиха по поводу «фашистских» злодеяний, также совершенных там.
И после того, как в ходе дальнейшего продвижения частей Красной Армии в конце 1944 — начале 1945 гг. были заняты концлагеря Польского генерал-губернаторства, прежде всего Майданек и Аушвиц, советская пропаганда возобладала. Злодеяния в лагерях смерти в Польше, которыми тотчас с удовлетворением занялась «Чрезвычайная государственная комиссия», казалось, подтвердили все прежние утверждения и произвели уничтожающее впечатление, особенно в союзных странах. То, что цифры жертв в этой связи претерпели завышение, не приобрело значения в полемике, причем и поныне. Сегодня даже считается уже почти наказуемым, если «потери среди евреев характеризуются как чудовищно завышенные». [144] Правда, историк ставится тем самым в довольно неловкое положение, поскольку, с одной стороны, он оказывается мишенью политической юстиции и соответствующего провокаторства и доносительства, а с другой стороны, на нем лежит обязанность профессиональной правдивости, а именно обязанность максимально возможной точности в цифрах, ведь уже Ханс Дельбрюк [немецкий военный историк] с полным основанием выдвинул требование строгой критики цифр и сам Фридрих Энгельс когда-то охарактеризовал государственного деятеля и историографа Адольфа Тьера как величайшего «мошенника», поскольку ни одни из его цифровых
144
3. Усилия политических партий по сужению гарантированной Основным законом свободы науки постепенно приобретают почти гротескный характер. Их, как верно замечает и Экгард Фур, можно свести к тому, чтобы профессиональные споры по новейшей истории впредь выносились на суд и решались там (деятелями юстиции с помощью уголовно-правовых методов), см.: Fuhr, Die L"uge verbieten? См. также: глава 7, прим. 53. Согласно Фридриху Карлу Фромме, законодатель, правда, «сделал оговорку относительно научного исследования. Тем самым была предпринята попытка отреагировать на возражение, что впредь историческому исследованию придется продвигаться между предупредительными лампами угроз наказания». Тем не менее, по его мнению, «уголовное право вступило в конфликт со свободой выражать и ошибочные мнения», см.: Fromme, Strafrecht gegen Unverstand. «Закон против лжи об Аушвице, — считает профессор д-р Эрнст Нольте, — при соответствующей интерпретации, находящейся в руках судов, будет означать угрозу для духовной свободы в Германии», см.: Nolte, Ein Gesetz f"ur das Aussergesetzliche.
Так, если привести поучительный пример, в отношении человеческих потерь от англо-американских воздушных налетов на открытый город Дрезден в феврале 1945 г. до сих пор всегда называется минимальная цифра в 35000 погибших, декретированная советскими оккупационными властями по политическим мотивам весной 1945 г., хотя даже городская администрация земельного центра Дрездена в письме от 31 июля 1992 г. на основе «надежных данных» назвала «реалистичной» цифру в 250000-300000 погибших, преимущественно женщин и детей. [145] А в отношении человеческих потерь в лагере смерти Аушвиц, напротив, всегда фигурирует максимальная цифра в 4 миллиона погибших, хотя ведь доказано, что эта цифра пущена в обращение советским НКВД. Правда, в 1990 г. это число жертв претерпело сильное уменьшение, по последним сообщениям оно составляет сегодня — что не менее ужасно — от 631000 до 711000 и, тем самым, похоже, приближается к реальному порядку величин.5 Впрочем, то, что документально подтвержденная цифра 74000 может охватывать лишь часть реальных потерь, не может подвергаться сомнению. Но в целом приходится задуматься, если доказано, что не кто иной, как повинный в преступлениях против человечества Илья Эренбург, уже 22 декабря 1944 г. говорил о 6 миллионах еврейских жертв национал-социализма и ввел этот порядок величин в советскую зарубежную пропаганду. Как, позволительно спросить, он пришел к этому? Ведь концлагерь Аушвиц с 4–5 миллионами погибших (так сообщалось) вообще был занят советскими войсками только 27 января 1945 г.! Это еще требует ответа.
145
4. Landeshauptstadt Dresden, Stadtverwaltung, 31.7.1992.
С другой стороны, истребительная война Сталина началась с массового убийства во Львове в июне 1941 г., хотя он сам впервые официально употребил этот термин в 24-ю годовщину «Великой Октябрьской Социалистической революции», 6 ноября 1941 г. Убийства немецких военнопленных начались уже 22 июня 1941 г. — спонтанно и по всей линии фронта, а не, к примеру, как утверждается, в качестве мнимой реакции на директивы о комиссарах, поначалу вообще неизвестные советской стороне и к тому же вновь отмененные в мае 1942 г. под нажимом германской армии. Советские офицеры, зачастую высоких рангов, нередко отдавали приказы об убийстве безоружных немецких и союзных им солдат или, по крайней мере, терпимо относились к этому, хотя некоторые командные структуры уже по соображениям получения разведданных о враге вновь и вновь, то есть тщетно, пытались запретить самовольные расстрелы. Да и чего иного было ожидать от массы красноармейцев, если фронтовая пропаганда под предводительством того же Эренбурга с интервалами в несколько дней призывала их «перебить всех немцев, которые ворвались в нашу страну», «попросту их уничтожить», «исполнить эту гуманную миссию», чтобы, продолжая «дело Пастера», «дело всех ученых», «нашедших способы уничтожения смертоносных микробов», отправить немцев «под землю», просто «истребить их с лица земли»? Перед лицом созданных в Красной Армии погромных настроений, направленных не против, к примеру, «фашистов», а принципиально против всех немцев, умеренной части советского командного состава было сложно (а подчас и небезопасно) пытаться пресекать разнузданные действия.
После вторжения советских войск на территорию Германского рейха в октябре 1944 г. жертвами подстрекаемой солдатни, зачастую по наущению или при участии офицеров, становились уже не одни лишь безоружные военнопленные, но и немецкие гражданские лица, мужчины, женщины и дети. Как минимум 120000 из них были убиты, еще 100000-200000 погибли в тюрьмах и лагерях. Более 250000 гражданских лиц умерли, будучи рабочими-рабами, во время или после депортации в Союз Советских Социалистических Республик, и бесчисленные другие — в одном Кёнигсберге 90000 — погибли от голода. В целом в будущих «районах изгнания» имели место, как оценивается, 2,2 миллиона «нераскрытых дел», где при дальнейшем истолковании этого понятия в большинстве своем должна идти речь о «жертвах преступления», то есть жертвах антинемецкого геноцида. Впрочем, столь видный эксперт, как американский специалист по международному праву профессор д-р д-р Заяс, [146] считает нужным отметить, что подлинное число жертв могло быть меньше, «но и больше», чем «сумма 2379004 “засвидетельствованных погибших” плюс нераскрытые дела». Советские командующие фронтами, которые поначалу сами призывали к актам возмездия, вскоре были вынуждены выступить против одичания, даже озверения значительной части своих войск. Однако все подобные усилия должны были остаться безрезультатными перед лицом антинемецкой пропаганды ненависти, которая продолжалась под эгидой Эренбурга почти до конца войны и увенчалась требованием «покончить с Германией», той задачей, которую Эренбург назвал «скромной и достойной», а именно «уменьшить население Германии», и при этом оставалось только решить, чт'o лучше — «убивать немцев топорами или палками».
146
5. Читательское письмо Тило Боде во «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» от 1.9.1994 г. ссылается на д-ра Францишека Пипера, который в своей появившейся в 1993 г. книге «Число жертв Аушвица — на основе источников и результатов исследований 1945-90 гг.» (Die Zahl der Opfer von Auschwitz — aufgrund der Quellen und der Ertr"age der Forschung 1945–1990) прояснил, что «большинство научных публикаций» об Аушвице некритично распространяет (введенную в оборот НКВД) цифру 4 миллиона. И даже сегодня, дескать, еще не сказано последнего слова о числе жертв, которое уже не раз подвергалось резкому сокращению, см.: Bode, Nochmals: Die Zahl der Opfer von Auschwitz.
Сталин лично знал обо всех этих чудовищных мерах и событиях, он лично поручил их осуществить, и он нес за них непосредственную ответственность. Это вытекает и из приказа Ставки Верховного главнокомандования войскам Красной Армии, который он и начальник Генерального штаба, генерал армии Антонов издали 20 апреля 1945 г. не, скажем, по международно-правовым или гуманным, а исключительно по политическим и тактическим соображениям и где откровенно идет речь о «жестоких мерах» советских военных властей. Как проясняет профессор Семиряга, этот подписанный Сталиным приказ Ставки является признанием того, что лично Сталин, следуя его собственным словам, расценил отношение Красной Армии «как к военнопленным, так и к гражданскому населению» как жестокое.