Сталинский дворик
Шрифт:
Но Тамара Ипатьевна оставалась верна заветам своей благопристойной молодости, прошедшей во времена отсутствия сексуальной революции и наличия деятелей мировой и отечественной культуры как светочей интеллектуальной мысли.
Эта вечная борьба Тамары Ипатьевны с естеством вызывала если не раздражение, то уважение.
Когда я приходил с работы и
Сегодня я вышел на лестничную клетку, а там у почтового ящика стоит Тамара Ипатьевна, читает бесплатную желтую прессу. Ну, вы знаете, все эти ведуньи анжелы, третий глаз, испорченная карма и живая вода по требованию.
Она опешила, увидев меня, даже отвернулась, будто не заметила, но, когда я кашлянул на весь подъезд, обернулась, покрасневшая, и говорит:
– Вот, Степаша, пишут всякую белиберду, – но газету почему-то не оставила на подоконнике, как мы все делаем, а сунула в бездонную сумку, висевшую на плече.
– Осень, – отвечаю, – Тамара Ипатьевна, осень, сегодня плюс шесть, а завтра вообще ночью заморозки.
Она посмотрела странно, словно я балабол, и прошла мимо меня, звеня ключами, открыла замок и вошла в квартиру.
Вечером я долго лежал в спальне на кровати и ничего не делал. Футбола по телевизору не было, за пивом по холоду бежать не хотелось, да и до зарплаты денег оставалось немного, жена моя задерживалась допоздна, а дети выросли и живут отдельно.
Я смотрел на рыжее пятно на потолке от протечки сверху и думал, что окружение давит на нас намного больше, чем нам кажется. Как мы ни бьемся над своей сущностью, но общественные институты так сильно влияют на наше мировоззрение, что, чтобы сохранить важное и трепетное, надо прилагать чудовищные
Я встал и подошел к окну. За стеклом веселая желтоперая синичка в кормушке клевала кусок сала. Пес Боярышник бомжихи Черепахи прыгал за детьми и радостно лаял в стылое осеннее небо. Еще немного – и я бы что-то понял для себя и почувствовал что-то важное и нужное, но с работы пришла жена, и я поплелся на кухню разогревать борщ.
Из-за стены раздавался тупой бубнеж Моцарта, сквозь который прорывались резкие крики Тамары Ипатьевны, требующей от Петеньки любви к высокому и прекрасному.
Ножичек
Когда на тридцатипятилетие Н. подарил мне ножичек, я подумал: «Что за ерунда». Маленький, тонюсенький, швейцарский. С какой-то угрюмой настороженностью и трудно скрываемой обидой я отвез нож на дачу, закинул в гору полуржавых инструментов и о нем забыл.
Когда же Н. погиб, сгинул в мартовских холодных водах, я тоже о ножичке не вспомнил, а только вдруг понял, разбирая бумаги и хлам в картонных коробках своей двухкомнатной запущенной квартиры, что от Н. у меня ничего не осталось. Только фотографии в сети, только книжка с его стихами. Все общее. Ничего исключительного. Например, безделушки с дарственной надписью «С приветом от поэта».
На даче ножичек нашелся случайно. У меня перегорел автомат, понадобилось что-то узкое и острое, и я стал копаться в рухляди, а когда нашел нож, то не сразу и понял, что он от Н. Когда же меня прожгли странные и мучительные воспоминания – переложил нож в сумочку с документами. Так и летал с ним по всей Европе, хотя в ручной клади провоз острых предметов запрещен. В Швейцарии на досмотре ничего не заметили, в Дублине кладь даже не открывали, в Афинах пропустили.
И только наши родные девушки «Аэрофлота», рассматривая мои пожитки по телевизору, когда я стоял в приспущенных джинсах, сжимая в руках кожаный потертый ремень, радостно остановили ленту:
Конец ознакомительного фрагмента.