Сталинский неонеп
Шрифт:
VII
Объективные и субъективные причины сталинского террора
Задуманный Сталиным после XVII съезда план «кадровой революции» не мог в то время представляться вероятным даже лицам из его ближайшего окружения — настолько он был дьявольским. Суть этого плана сводилась к физическому истреблению всего партийного, государственного, хозяйственного, военного, чекистского аппарата в центре и на местах и замене его новой генерацией, не имевшей никаких связей со старыми большевиками и готовой бездумно следовать любым предначертаниям — лишь бы они исходили от Сталина. Этот план был порождён не просто личной мстительностью и подозрительностью Сталина, а имел глубокие
Несмотря на то, что наиболее серьёзные внутриполитические трудности остались позади, Сталин не мог чувствовать стабильности своего всевластия. Политикой «чрезвычайщины», продолжавшейся на протяжении шести лет (1928—1933 годы), он восстановил против себя миллионы советских людей, вызвал недовольство во всех социальных слоях общества. Свежая память об этих трагических годах не могла скоро изгладиться в сознании народа.
Вопреки своей внешней «монолитности», партия в её тогдашнем составе не могла служить надёжной и устойчивой опорой Сталина. Это касалось даже высших слоёв бюрократии, личные качества которой не соответствовали той функциональной роли, которую ей предназначал Сталин,— обеспечению успешного завершения антибольшевистского переворота, начатого в 20-х годах ликвидацией легальной внутрипартийной оппозиции. Руководящее ядро партии в центре и на местах по-прежнему состояло преимущественно из старых большевиков, в значительной своей части сохранявших незамутнённое представление о коммунистических идеалах и подлинном содержании марксистского мировоззрения. «Этих стариков, проведших лучшие годы своей жизни в царских тюрьмах или в ссылке,— писал А. Орлов,— Сталин не мог надеяться подкупить. Правда, немногие из них, сломленные житейскими невзгодами и опасающиеся за судьбу своих детей и внуков, скрепя сердце, примкнули к сталинскому лагерю. Но остальные — подавляющее большинство — продолжали считать, что Сталин изменил делу революции. С горечью следили эти люди за торжествующей реакцией, уничтожавшей одно завоевание революции за другим» [107].
Несмотря на политическое, нравственное и бытовое перерождение, охватившее значительную часть правящего слоя, большинство входивших в него лиц, даже не участвовавших ранее ни в каких оппозициях, не могли искренне принимать и поддерживать ни растущее социальное неравенство, ни массовые политические репрессии, ни удушливую духовную несвободу, ни принимавший всё более уродливые формы культ Сталина. Между этими людьми продолжали сохраняться тесные формальные и неформальные контакты, старые дружеские связи, берущие начало от героических лет подполья и эмиграции, Октябрьской революции и гражданской войны.
Всё сказанное в известном смысле относится и к некоторым членам избранного после XVII съезда Политбюро, состав которого в основном остался таким, каким он был после изгнания лидеров оппозиций [108].
В исторической литературе часто говорится о существовании в начале 30-х годов в Политбюро двух групп: экстремистской, стопроцентно сталинской, включавшей Молотова, Кагановича и Ворошилова, и «умеренной», «либеральной», к которой обычно относят Кирова, Куйбышева и Орджоникидзе. Эта версия, переходящая из одной работы в другую [109], берёт начало от статьи Б. Николаевского «Как подготовлялся московский процесс (из письма старого большевика)». Между тем сам Николаевский в письмах своим друзьям признавал: многое из того, что содержалось в этой статье, не основывалось на вполне достоверных источниках, а было им домыслено.
Опубликованные к настоящему времени документы не дают оснований для вывода о наличии в Политбюро (даже во время присутствия в нём бухаринской «тройки») стабильных групп, неизменно занимавших противоположные позиции при возникновении разногласий. Так, в 1928 году за расстрел «шахтинцев» голосовали бухаринцы, тогда как Сталин и его
После изгнания «правых» из Политбюро внутри него установилась своеобразная иерархия, связанная с выделением в нём «руководящей группы». Как вспоминал Молотов, в эту группу, которая обсуждала «все наиболее важные вопросы», «не входили ни Калинин, ни Рудзутак, ни Косиор, ни Андреев» [110].
Как свидетельствуют недавно опубликованные письма Сталина Молотову, относящиеся к 1930—1933 годам, даже члены «руководящей группы» (например, Орджоникидзе и Каганович) в этот период вызывали у Сталина временами гнев и подозрения в «антипартийном» поведении. Однако в отличие от послевоенного (в том числе послесталинского) периода, когда «первый человек» в порядке простой канцелярско-бюрократической рутины мог смещать одних членов Политбюро и ставить на их место новых безликих бюрократов, в середине 30-х годов власть Сталина так далеко ещё не простиралась.
Конечно, ни Киров, ни кто-либо другой из членов Политбюро не представляли реальной альтернативы Сталину. Все они проявили себя его приверженцами в расправе над внутрипартийными оппозициями, в осуществлении насильственной коллективизации и установлении тоталитарно-бонапартистского политического режима. Но они ещё не прошли через заключительную стадию своего перерождения, не были готовы к беспощадному уничтожению собственной партии и даже её оппозиционных элементов.
При всём этом Сталин не мог править без своего ближайшего окружения. Чтобы обеспечить его абсолютную покорность, было необходимо очистить его от не вполне «надёжных», а оставшихся повязать кровавой круговой порукой, соучастием в ещё более страшных преступлениях — физическом истреблении своих ближайших друзей и соратников.
В политических расчётах Сталина немалую роль играл страх перед грядущей войной с самым сильным и безжалостным противником СССР — гитлеровской Германией. Сталин хорошо помнил т. н. «тезис о Клемансо», выдвинутый Троцким в 1927 году. Говоря о намерении оппозиции в случае поражений в будущей войне сменить сталинское руководство, Троцкий проводил историческую аналогию с эпизодом первой мировой войны: когда немцы стояли в 80 километрах от Парижа, группа, возглавляемая французским политическим деятелем Клемансо, пришла к власти и своей политикой обеспечила победу Франции [111].
Сознавая ограниченность своих ресурсов как полководца, Сталин мог предполагать, что при первых поражениях Советского Союза в войне с Германией в советском политическом и военном руководстве консолидируются силы, способные свергнуть его как виновника этих поражений.
Не меньшее беспокойство, чем ситуация в партии и стране, у Сталина должно было вызывать положение за рубежом, где вызревали коммунистические силы, сплачивавшиеся вокруг Троцкого — единственного политического деятеля, который представлял альтернативу Сталину в качестве лидера мирового коммунистического движения.
Конечно, самым простым решением было бы убийство Троцкого, для чего у Сталина имелись широкие возможности и ресурсы в виде разветвленной агентуры ГПУ за рубежом. Однако Сталин сознавал, что внутри СССР левая оппозиция, действовавшая в подполье, была ещё достаточно многочисленной. Как и в 1924 году, когда он впервые обсуждал со своими тогдашними союзниками вопрос о целесообразности убийства Троцкого, он имел основания ожидать, что наиболее решительные оппозиционеры ответят на этот акт политического гангстеризма контртеррористическими актами. Кроме того, Сталин не мог не понимать, что ответственность за убийство Троцкого, какими бы подлогами оно ни было обставлено, неминуемо будет возложена на него всеми непредубеждёнными людьми в СССР и за рубежом.