Сталинский социализм. Практическое исследование
Шрифт:
Глава 2. В борьбе с внутренними и внешними врагами. ЧК, НКВД, ГПУ
Без ЧК Октябрьская революция не преодолела бы даже начало революционных потрясений.
Борьба с белогвардейскими организациями всех мастей, спекулянтами, организованной преступностью и частыми случаями коррупции была неотъемлемым условием победы нового порядка. Экспроприация крупных землевладельцев, банков, рудников и заводов, контроль торговли и передача имущества экспроприированных классов в государственную собственность – все это, как и снабжение армии и городского населения продуктами питания, предлагало огромное количество возможностей для незаконного обогащения. Не менее важным стало раскрытие контрреволюционной деятельности представителей иностранных миссий и финансируемых ими агентов. На этом этапе действия ЧК были во всех отношениях непременным условием для сохранения и стабилизации новой советской власти.
Через принадлежность сотрудников к различным группам ЧК была втянута во внутрипартийные конфликты между Сталиным, Троцким, Зиновьевым, Каменевым и Бухариным. В этом смысле тот факт, что административный аппарат этого органа не подчинялся региональным и местным управлениям советов и партии, играет особую роль. В 1922 году ЧК была переименована в Главное политическое управление (ГПУ) и стала одним из столпов центральной власти.
Этот факт приобретал значение по мере того, как обострялись конфликты вокруг либерализации режима, самостоятельности регионов и хозяйств и необходимости репрессивных мер. С 1923 года ОГПУ получило приказ отслеживать не только внутренних и внешних врагов Советского Союза. Уже тогда Дзержинский призвал членов партии сообщать этому органу обо всех проявлениях внутрипартийной распри.
При этом речь уже давно шла не только о том, что Троцкому и его сторонникам мешало то, что «фанатики» Дзержинского вмешивались в работу других правительственных органов.
Несмотря на это, они не смогли избежать того, чтобы рассматривать его как человека с незапятнанной репутацией и крупного идеолога. Ранее уже упоминалось, какую роль этот человек сыграл в споре вокруг индустриализации. Иногда возникшие в результате этого конфликты представляют как внутреннюю политическую борьбу внутри партии. То, что эта точка зрения неверна, становится очевидным, когда в составленном «союзом марксистов-ленинцев» письменном обращении со ссылкой на возникшие в результате перегибов процесса индустриализации волнения и крестьянские восстания на Кавказе, в Сибири и на Украине выдвигается требование снять охарактеризованного как «агента, провокатора и разрушителя партии», как «могильщика революции в России» Сталина с поста Генерального секретаря. В ходе этих дебатов речь шла ни больше ни меньше как о стратегической ориентации дальнейшего пути развития Советского Союза и о тех, кто будет им управлять.
Действительно, далеко не все трудящиеся на рассыпанных по огромной стране стройках социализма работали по доброй воле. На первый взгляд, кажется убедительным, что для строительства Магнитогорского комбината, Беломорканала и многих других крупных объектов количество рабочей силы вряд ли было достаточно. Таким образом, считалось, что крайне высокий спрос на живой труд мог быть удовлетворен лишь путем использования принудительного труда заключенных из специально созданного для этой цели Главного управления лагерей НКВД (ГУЛАГ). Но при этом не принимается во внимание, что дифференциация условий жизни в обширных областях привела к переселению все большего количества людей в города, а из них, из деревень и поселков – на строительные площадки. Всегда целесообразно ориентироваться на факты.
Но поиск ответа на этот вопрос сам по себе является проблематичным. При ближайшем рассмотрении часто оказывается, что речь идет не просто о несоответствии, а об обмане.
Сегодня, после расследования деятельности ЧК-ОГПУ-НКВД, это принято считать политическим процессом. Показательно то, как интерпретируются сейчас вынесенные в то время на рассмотрение суда преступления: даже процесс над социал-революционерами, которые в 1922 году были привлечены к ответственности за убийство Володарского и Урицкого, квалифицируется как политический, целью которого было скомпрометировать партию, которая на протяжении многих лет была главным конкурентом большевиков. Для этой цели обвинение было построено на признании вины двух провокаторов, являющихся агентами ЧК. Процесс над социал-революционерами 1922 года, «Шахтинское дело» 1928 года, судебный процесс над промпартией 1930 года, суд над Каменевым и Зиновьевым в 1936 году, суд над Пятаковым, Радеком и Тухачевским в 1937 году, суд над Бухариным в 1938 году, дело в отношении европейского антифашистского комитета в 1952 году, судебный процесс над Синявским-Даниэлем в 1966 году, дело в отношении Анатолия Щаранского в 1978 году и дело капитана Никитина в 1995-2000 годах были трактованы в прессе как громкие политические процессы. При
Без сомнения, тогда и сейчас эти процессы носили и носят классовый характер.
Правосудие было и остается привилегией господствующего класса. Ввиду приписываемого революции террора только что пришедший к власти класс должен был сделать все возможное, чтобы сохранить власть за собой. Цель была достигнута путем создания ЧК и революционных трибуналов. Но в ходе революционного развития выяснилось, что даже представители пришедших к власти классов и слоев преследовали не только интересы этих классов, но и свои собственные и групповые интересы. Кроме того, многие из представителей гражданской интеллигенции при практической реализации решений Советов не только были не готовы способствовать созданию рабоче-крестьянской армии в качестве специалистов и экспертов, но и сделали все от них зависящее, чтобы помешать осуществлению этих планов. И, поскольку они действовали в качестве политической оппозиции и/или как организованные в диверсионные группы противники строительства социализма в СССР, это привело к новым столкновениям.
Учитывая отчаянное положение, в котором большевики находились после окончания гражданской войны, силы буржуазии в стране и за рубежом надеялись на их скорый провал. Тем более резкой оказалась их реакция на способы, использованные большевиками для изменения старых отношений с помощью перехода к коллективизации сельского хозяйства и индустриализации.
Здесь выплеснулось возмущение кулаков, разбогатевшей во времена нэпа буржуазии, оплакивавшей свои привилегии интеллигенции. И немало тех же бывших революционеров, которые успели привыкнуть к власти и благополучию на полученных ими должностях, опасалось того, что вместе с ликвидацией раздутого административного аппарата их положение изменится не в лучшую сторону.
Прибавьте сюда амбиции тех, кто не ценил или не особо высоко ценил навыки других, придерживаясь мнения, что построить социализм с этими людьми невозможно. В армии, на дипломатической службе, во внешней торговле и в управлении Советов на руководящих должностях находилось немало лиц, которые считали инициированные коллективизацией и промышленностью потрясения неправильными и тайно, а порой и в открытую препятствовали этим изменениям. В качестве почти образцового примера того, каким образом сегодня обращаются с противоречивой историей этих процессов, может послужить оценка дела всей жизни директора теплотехнического института Л. К. Рамзина.
Гвоздецкий В.Л. зашел так далеко, что в статье «Выдающиеся энергетики России: Л. К. Рамзин (1887-1948)» утверждает: «В ходе судебного разбирательства был окончательно отработан циничный механизм юриспруденции 1930—1940-х годов, когда все обвинение и суд строились не на сборе и анализе доказательств вины подсудимых, а на их добровольном признании «в преступных деяниях». Главной задачей теоретиков и практиков пролетарской законности стала разработка судебных сценариев, в которых важнейшая роль отводилась чистосердечным признаниям «подсадных уток», то есть подсудимых, бичевавших себя и товарищей по скамье, каявшихся в содеянном и взывавших к гуманности суда». Но из воззрений этого человека становится ясно, что он и ему подобные не предприняли и не предпринимают никаких усилий, чтобы критически рассматривать предъявленные обвиняемым преступления. Для них несомненным является то, что их действия были законными, с оговоркой, что действия эти была направлены против власти Советов. В этом контексте исторические предпосылки этих событий оценивались и оцениваются согласно масштабам их буржуазной экспертизы. Почему был начат этот процесс, что можно узнать из обвинений прокуратуры, соответствуют ли они фактам или нет – все это не имеет значения. Вместо этого были поставлены совсем другие вопросы: какое значение в связи с этим обвинением имеют юридические попытки сделать признание?
При этом дело ошибочно преподносится так, как если бы это не играло никакой роли в проводившихся в гражданских судах процессах. В чем тогда заключаются преимущества построенного на уликах судебного разбирательства? Сколько судебных ошибок было совершенно, какая правовая определенность может быть гарантирована таким образом?
В этом контексте необходимо отметить, что ни один из действующих в качестве главных свидетелей морали диссидентов: ни Солженицын, ни Шаламов, ни Домбровский, ни Разгон, ни Адамова-Слиозберг, ни другие бывшие узники ГУЛАГа, – не мог дать достоверный отчет о перенесенных пытках и жестоком обращении исходя из собственного опыта. Они основываются не на собственном опыте, а на рассказах других, в основном безымянных свидетелей.