Сталкер от бога. Дороже жизни
Шрифт:
План, как на скорую руку защитить напарника от падальщиков, возник практически сразу: накрыть массивным шкафом – вот тебе и гробница. Дотащив тело, сталкер упал от усталости после перетаскивания столь тяжелой ноши. Упершись руками в колени, Праведников переводил дыхание, когда услышал неясный звук, поставивший его в тупик своим происхождением. Человеку вообще тяжело воспринимать нереальные вещи, а Меткому почудилось неразборчивое бормотание из-под шлема покойного.
Пытаясь найти ответ, сталкер потянулся к капитану, лежавшему к нему спиной. Наклонившись вперед, он открыл забрало шлема только
Благодаря приоткрытому шлему Праведников увидел, как едва заметно шевельнулись у напарника губы. Ухватив товарища за плечи, он перевернул его на спину и, приподняв ему голову, до конца открыл забрало, чтобы разобрать хоть что-то из слов Жердева. Окрыляло то, что раз напарник может говорить, то он жив, пусть и вопреки здравому смыслу.
– Врачи не рекомендуют слушать духовой оркестр лежа и в окружении сослуживцев, – произнес капитан тихо и отчетливо, после чего приоткрыл глаза.
– Вот бродяга! На тот свет можно сказать сбегал, а все шутит!
– На том стоим. Однако, дружище, раз я вижу твою физиономию, то очевидно все по-прежнему плохо?
– Ага, – жизнерадостно согласился сталкер. – Но с другой стороны, если бы ты не пришел в себя, то очнулся бы в деревянном ящике.
– Кажется, я немного отключился?
– Можно и так сказать.
– Я не вполне уверен, но ты вроде бы обращался со мной как с мешком картошки? Во всяком случае, я, похоже, пришел в сознание от того, что меня швырнули на бетон.
– Родной, уж прости, но ты на живого ни разу не был похож, а вдобавок – ты сколько весишь?
– Сто десять, может сто пятнадцать.
– Вот-вот, а в броне, разгрузке и прочем – полтора центнера минимум. А из меня тяжелоатлет не очень.
– Не обижайся, это я стебусь, чтобы не так тошно было.
– Ладно, дай-ка я проясню все до конца.
Сказав это, Меткий насколько возможно аккуратно снял шлем с товарища, чувствовавшего себя немногим лучше мертвого. Он хоть и не стонал, но каждое движение заставляло его сильно морщиться.
Осмотрев шлем и голову раненого, оставалось только признать, что чудеса случаются. Пуля, войдя под острым углом, видимо не только утратила большую часть своей силы, но и изменила траекторию, пройдя вдоль стенки шлема от затылка к виску и в результате увязнув в подкладке. Беспомощное состояние Николая объяснялось тем, что он, получив сильный удар, просто отправился в глубокий нокаут. Кровавая борозда на черепе сбоку и отсутствующая треть уха красноречиво свидетельствовали об этом. Везение впечатляло. Пройди пуля на несколько миллиметров ближе к центру – и даже потеряв изрядную часть энергии, она могла бы снести часть черепной коробки!
Второе рождение Николая товарищи решили обязательно обмыть позже, если выберутся из передряги. Достав шприц-тюбик промедола, Меткий вколол напарнику обезболивающее, обработал рану и обкорнанное ухо, после чего перевязал многострадальную голову. Первая помощь важна, но требовалось нечто большее. Как
– Коль, ты прям намагниченный! Все пули и осколки за двоих притягиваешь!
– Я просто крупный, в меня попасть легче.
– Ну, ничего, прорвемся! Все будет хорошо! Ты держи автомат, а я пойду осмотрюсь. Если сектанты зашебуршились, уведу их в сторону. Когда вернусь – поцокаю языком. Ты главное не отключайся до моего возвращения, мало ли кто еще заявится.
– Да какой тут сон, когда блевать хочется.
Меткий поднялся на третий этаж, чтобы, перемещаясь между помещениями, иметь круговой обзор и одновременно возможность для быстрого отступления. Неожиданно ожила стоявшая на вибрации рация, по закодированному каналу вызывал Переведенцев.
– Беркут, я Кукушка. Как слышишь? Прием.
– Я Беркут, слышу тебя хорошо.
– Как вы там? Один из вас перестал двигаться.
– Я во Дворце правосудия, знаешь такой?
– Да.
– У меня «трехсотый», ему нужна эвакуация. Через сколько сможешь прибыть?
– Без форс-мажора минут за десять. Потерпи, Беркут.
Меткий ничему не удивлялся, а детали и потом можно выяснить, если они будут еще иметь хоть какое-то значение. Дождавшись, когда покажется группа Переведенцева, продвигавшаяся в боевом порядке вдоль стен зданий, и убедившись, что противодействия им нет, он отправился вниз к Жердеву. Капитан выглядел по-прежнему плохо.
– Как голова?
– Гудит, зараза, как колокол. И общее состояние – ни о чем.
– Не раскисай. Сейчас я тебе лекарство вколю, и мигом полегчает… вот так.
– Сергеич, мне чутка отлежаться, и буду как огурчик, к вечеру выдвинемся.
– Нет, Коля, дальше я один. Не боец ты сейчас, а обуза. Уж извини за прямоту, но с твоим нынешним видом сектантов разве что на жалость разводить.
– Да иди ты!
– Хоть обпосылайся, все равно ведь знаешь, что я прав.
– Сергеич, я с тобой пойду!
– Еще чего. Сегодня в бой идут одни старики.
– Ты что удумал? В камикадзе себя записал?
– Нет. Просто хочу тебе оставить шанс на другую жизнь.
– Черт! Что ты мне ввел? У меня веки закрываются… и язык… еле… вороча… ется.
– Это я сильное снотворное вколол, чтобы ты сдуру не дергался и не ерепенился. Тебя с минуты на минуту «мужики» заберут. Не стреноженный ты при первом шухере от них улизнешь, да за мной попрешься. Знаю я вас, спецназовцев, сам такой.
Ответить у капитана уже не хватило сил, его голова тяжело и безвольно упала, упершись подбородком в грудь.
– Спи, Коля. Тебе сейчас самое лучшее лекарство – на массу давить.
Вскоре появился Переведенцев с четырьмя бойцами, еще троих он оставил дозорными. Бросив взгляд на Жердева, он приказал подчиненным найти пару перекладин или труб, чтобы из них и плащ-палатки соорудить удобные носилки.
– Извини, Меткий. Мы когда вас снабжали своими костюмами перед походом в Гиблую лощину, то на шмотки передатчики поставили. Хотели втихаря подстраховать, но в районе библиотеки потеряли сигнал, а когда он снова появился – не успели вовремя нагнать.