Стальное зеркало
Шрифт:
А Клод — и есть Клод. Безупречно играет роль оскорбленного главы дома, который и слышать про меня не может. Наверняка послал кого-то процедить юноше сквозь зубы, куда меня могло унести, и ни ливром не ссудил. Во избежание подозрений и сомнений. Что хорошо для меня, для него, но не для молодого Гордона. Который не скупился на лошадей, но скупился на себя. Обедал, наверное, по-толедски: трижды в неделю.
Отправлю его домой с первым же кораблем…
— Я могу рассказывать, — говорит Гордон.
— У нас есть время. Теперь у нас есть время.
— Да… ваша сестра, господин граф, просила передать, что отправленная под
— Непростительно — не просите, — усмехается Джеймс, — а в наказание протяните-ка руку за фляжкой и подайте ее сюда. Могли бы и забыть, я бы не огорчился, право слово.
А еще меньше огорчился бы, если бы дама благополучно добралась не к нему домой, а к себе. В ту самую Данию. Обратно к папеньке-адмиралу. Потому что в Каледонии ей не понравится. И делать ей там совершенно нечего.
Гордон ничего не говорит, не пожимает плечами, не хлопает глазами. Кажется, можно понять, почему выбрали его. Шестнадцатилетнему балбесу тут бы самое время приобрести заинтересованный вид — а что за дама, а что это я о ней так неласково, а что, а как… и либо сделать всепонимающее лицо многоопытного потаскуна, либо восхотеть подробностей. А этому — все равно, и не потому, что устал, он как раз отдохнул. Потому что это не его дело. Даже не так — а Не Его Дело. И это уже не семейное, а личное.
Все-таки узнать, как зовут. И запомнить. Не так много людей на свете, которых стоит знать по имени. Этот в свои годы уже из них.
— Если вы, господин граф, хотели узнать, что именно случилось плохого, я не сумею удовлетворить ваше любопытство. Практически ничего. — «Затишье перед бурей», говорит про себя юноша, и это тоже слышно, как ему чужие мысли, но выводов от него не просили, не ждут, потому их не будет. — Заседание парламента я не застал. До того не происходило ничего, о чем вам просили бы сообщить.
— А о чем не просили? Или просили не сообщать?
— Ничего подобного не было, если же и было бы, я… — Деточка с Луны, не иначе. Надо будет проверить ночью, там еще лунный человечек, или все-таки свалился на мою голову? Другой бы уже торговался. — Событий после вашего отъезда, господин граф, действительно было очень мало.
И все они — вокруг договора.
Некоторый смысл в этом есть. Любезные соотечественники пока не знают, в какую сторону прыгать. Вот и не прыгают.
Джеймс валяется на травке, считает облака. Раз, два, три… семь. Ветер быстрый, ветер с запада. С моря. Но до моря еще ехать и ехать. Небо здесь мягкое, бархатное. Очень мирное. И облака похожи на стадо овец, белых, пухлых и безобидных. Хотя бывает и в Арморике совсем невесело, когда Альба валится на побережье. Но еще не здесь. В здешних лесах им ловить нечего и некого, а вот их самих ловить очень удобно. То ли дело Киберон и Карнак, где без взгляда в сторону моря не засыпают, и поутру туда первым делом смотрят… А по берегам Мор Биана и вовсе у всех шеи в сторону запада свернуты.
Курьеру неймется. Костер юноша затушил, кострище и заячьи кости прикопал, котелок выскреб — таким чистым он давно не был. Вытащил из сумки иголку с нитками, сидит, починяет прореху на рукаве куртки. Знаю, бывает такое, что ни лечь, ни сесть спокойно, хотя надо бы уже.
— Спали бы вы, — кривится Джеймс. Уговаривать его бесполезно.
— Нет, — подпрыгивает Гордон.
— Вот и я уже не слышу. А так хорошо малиновка пела, пока вы шкрябать не принялись. Кстати, вы до сих пор не представились.
— Эсме Гордон, — слегка розовеет гонец. — Прошу меня простить.
— Ложитесь, Эсме. Наслаждайтесь тишиной, если птичек распугали…
— Хорошо, господин граф.
Юноша укладывается на плащ, сует под голову сумку, очень осторожно вертится с боку на бок — видимо, боится стукнуть о землю костями, правильно боится, костей уже достаточно, а мясо еще не наросло. Грызет травинку, пытается тоже смотреть на тучки. Недовольно поджимает губы, сводит брови, словно подвергнут тяжкому испытанию или несправедливому наказанию.
— Господин граф, — приподнимается на локте младой Гордон. — Если можно, я хотел бы спросить… — дожидается кивка и продолжает. — Я ехал, я тут видел много пустой земли, не самой лучшей, но у нас бывает и похуже. Почему сюда не переселяются из Аурелии?
И вопросы он задает как Гордон. Простые такие вопросы. А чтобы ответить на них, нужно рассказать ему про материк все. И еще немного.
— Потому, молодой человек, что не хотят…
Восклицания и междометия Эсме оставляет при себе. Пауза. Длинная такая. Почти слышно, как гонец подбирает слова, пристыковывает друг к другу словно камни в кладке, потом осматривает ее, видит лишнее, выпирающее, разбирает, перебирает. Ужасно обстоятельный юноша.
— Я ехал через Франконию и север Аурелии. — Это сказано не для того, чтобы Джеймс не заподозрил, что самый короткий путь до Орлеана лежит, скажем, через Карфаген. Это, по мнению Эсме, должно объяснить все. — Я не понимаю, простите, что вы имели в виду, говоря «не хотят»?
Он ехал через Франконию… Ехал через нее, а не жил там. Для гостя это не особенно страшное зрелище. Ну бедно, но у нас много где живут и победнее. Ну проповедники несут такое, что хоть со святыми выносись, но наш Нокс не лучше, а местами и похуже. Но там не голодают. И там есть закон. Странный — но местных жителей, кажется, устраивает. А вот север Аурелии… что там было в Великий Голод, никто не знает, потому что в обычные, урожайные, годы весной на лебеду переходят все, кроме уж самых зажиточных. И мальчик хочет знать, почему лично свободные аурелианские крестьяне не бегут оттуда к подземной матери. Еще точнее, он хочет знать, почему они умирают там вместо того, чтобы жить здесь. И что на подобное отвечать?..
— Потому что для них мир состоит из трех деревень: их и две соседских. А Арморика — это лес Броселианд и феи. Во Франконию они иногда бегут. Они крестьяне, молодой человек. Они никогда не бывали нигде, кроме ближней ярмарки. И уверены в том, что так, как они, живет весь мир. И если до них даже что-то доходит, они понимают все по-своему. Скажем, наш или альбийский крестьянин перебирается сюда. Берет землю, берет ссуду на обзаведение. Поднимается, понемногу отдает… через десять лет с него начинают брать налоги. А что услышат на аурелианском севере или в той же Франконии? Коронная ссуда? Там все знают, что это такое. Это продажа себя во владение. Но в Аурелии хотя бы дети должника остаются свободными, а здешняя-то ссуда переходит на наследников. Зачем за край мира тащиться — чтобы там всей семьей в рабы записаться?