Стальной царь
Шрифт:
Но Бирчингтон впился в меня.
– Нет, еще секунду! Я хочу узнать от вас вот что: кто обязан принимать решения, если в стране нет правительства?
– Одиночка, – заявил Махно.
Я пожал плечами:
– Если исходить из этой гипотезы, наш украинский друг совершенно прав. А кто вообще в состоянии принимать решения?
– Каждый за себя.
– Ха! – торжествующе воскликнул Бирчингтон. – Ха! И что же тогда это такое, как не демократический социализм! Это как раз то, во что я верю.
– Я думал, вы верите в машины, – я не смог удержаться от этого тычка.
Бирчингтон
– Демократические, социалистические машины, – он сказал это так, точно обращался к маленькому ребенку.
– Это не анархизм, – упрямо заявил Махно. Однако он вообще не пытался ни в чем убедить Бирчингтона. Он пытался его прогнать.
– Я вижу, что некоторые из моих товарищей хотели бы со мной поговорить, – сказал я Бирчингтону, подмигнул Махно и отправился прочь. Но Бирчингтон помчался за мной.
– Вероятно, вы – воздухоплаватель, как и эти люди. Разве вы не верите в преимущества оптимальной техники? Разве вам не случалось мечтать о моторе, который вряд ли оставит вас в беде, о контрольной системе, которая будет функционировать наивозможно простым образом?
– Воздушный корабль – не страна, – сказал я. По несчастью, меня услышал один ничего не подозревающий второй офицер с разбитой «Герцогини Салфорд», который не заметил Бирчингтона.
– В высшей степени могут, – сказал он. – Они как маленькие государства. Я думаю, каждый должен научиться находить общий язык с другим…
Я отдал его на растерзание Бирчингтону. Когда он понял, в какую неприятность сам себя втравил, выражение тихой безнадежности скользнуло по его лицу. Я помахал ему из-за спины Бирчингтона и удрал.
Это был один из самых легких моих побегов от Нервогрыза из Рисири. Плен сам по себе был уже достаточно скверным обстоятельством, и, как многие другие, я постепенно проникался яростью. Это было чистилище, но Бирчингтон превращал его в ад. Меня до сих поражает, как это никто не свернул ему шею. А избавиться от него было просто невозможно.
Сперва мы пытались прогнать его, мы высмеивали его и обращались с ним откровенно грубо; но все попытки уязвить его не достигали цели. Иногда мы оскорбляли его, но он либо смеялся над этим, либо спустя несколько минут тотчас же возвращался назад. И я наслаждался состраданием моих товарищей по несчастью, ибо что бы я ни сделал или ни сказал, Бирчингтон тут же цитировал. Он считал меня за своего ближайшего друга.
Должно быть, последнее обстоятельство и стало причиной того, что вопреки любым разумным доводам я дал согласие, когда Гревс подступился ко мне со своим полубезумным планом бегства. Он и еще один офицер хотели этой ночью пробраться под проволочным ограждением и захватить одну или две японские моторные лодки, которые недавно встали на якорь в крошечной гавани Рисири. Гревс и его товарищи хотели попытаться добраться до российской территории, которая еще не попала в руки японцев.
Разумеется, предпринимался уже целый ряд попыток бегства, но ни одна из них не была удачной.
То, что Гревс привел в качестве аргумента, соответствовало действительности: в настоящий момент на базе не было ни одного военного корабля, но я отнюдь не был убежден в том, что «это наилучшая возможность сбежать отсюда, какая нам когда-либо еще представится», как он выразился.
Я держался того мнения, что у нас нет ни малейшего шанса бежать, зато существует колоссальная возможность схлопотать пулю. Но я сказал себе, что лучше уж валяться в госпитале – вдали от Бирчингтона.
– Ну хорошо, Гревс, – сказал я. – Можете на меня рассчитывать.
– Вы золото парень! – он хлопнул меня по плечу.
Тем вечером мы встречались по двое, по трое в сарае Ольмейера. Голландца нигде не было видно. Он был чересчур дороден, чтобы тащить его в подкоп, который выкопали Гревс и его товарищи по заговору. Дело обычное – ввечеру люди часто встречались в сарае поиграть в настольный теннис или одну из множества настольных игр, доставленных сюда представителем Красного Креста. Сходка не вызвала подозрений. Только изредка нам мешали часовые, которые то и дело заглядывали в сарай и каждый раз в неожиданный момент. Поскольку они нас не пересчитывали, существовала вероятность, что все участники заговора успеют нырнуть в туннель, прежде чем японцы что-либо заметят. Несколько воздухоплавателей решились остаться, чтобы нас прикрыть.
Гревс должен был идти первым, я – последним. Один за другим исчезали мы в земле. Я как раз должен был следовать за ними, когда мне стало ясно, что судьба действительно избрала меня в качестве жертвы и ниспослала мне изысканное наказание, поскольку вошел Бирчингтон.
Я наполовину уже исчез под землей. Я вспоминаю, что в тот момент слабо улыбнулся ему.
– Господи, мои дорогие! Что это вы затеяли? – вопросил он. Затем он неожиданно засиял. – Побег, не так ли? Неплохо. И это что, тайна? Я не произнесу ни звука. Ведь каждый может пойти с вами.
– Хм-м, – протянул я. – Собственно, Гревс…
– Добрый дружище Гревс! Так это его идея! Неплохо, неплохо. Теперь мне все ясно, мой дорогой. Я безоговорочно доверяю Гревсу. И он, несомненно, будет рад видеть меня в ваших рядах.
Один из воздухоплавателей у окна зашипел нам, что приближаются двое часовых.
Я пригнулся и исчез в туннеле. Уже не оставалось времени препираться с Бирчингтоном. Я слышал позади его голос:
– Пропустите еще одного котика!
Я знал, что он протиснулся в туннель следом за мной, прежде чем погас свет: это один из наших друзей наверху снова положил на место доску пола.