Стальной кошмар

Мэрфи Уоррен

Илза стояла на коленях на коврике и улыбалась ему. Она сошла бы за любящую дочь, если бы не пистолет, нацеленный на ненавистного Харолда Д. Смита.

— Тогда у нас не было телевизоров, — продолжал он уже спокойнее. — Телевизор был тогда в новинку. Хотя в Америке уже кое-кто обзавелся телевизорами, но там, где я сидел, об этом нечего было и мечтать, вот мне и приходилось пялиться на зеленые стены. У меня от них болели глаза, такие они были зеленые. И по сей день я не могу спокойно смотреть на траву. И на ваши бумажные деньги.

Харолд

Смит напряг зрение, пытаясь разглядеть что-либо сквозь темную повязку. Он держал руки на коленях, боясь пошевелиться. Он знал, что у девицы в руках пистолет, нацеленный на него.

— Но в конце концов, — продолжал скрипучий голос, — нам все-таки поставили телевизор. Думаю, только он помог мне сохранить рассудок. Телевизор давал пищу уму. Он был моим окном в мир, ибо, как вы понимаете, в комнате в зелеными стенами не было окон. Без телевизора я бы, наверно, покончил с собой. Лишь ненависть может так долго поддерживать человека.

— Ненависть? Я вас не знаю.

— Ты ведь не видишь меня, Харолд Смит!

— Ваш голос мне не знаком.

— Голос? Последний раз ты слышал его в сорок девятом году. Помнишь?

— Нет, — медленно ответил Смит.

— Нет?! Неужели не осталось даже отдаленных воспоминаний? Ничего?

— Извините, но я не понимаю, о чем вы.

— О смерти, Смит, только о смерти. О моей... и твоей тоже.

Смит сильнее сжал колени руками.

— А не помнишь ли ты, что ты делал седьмого июня сорок девятого года?

— Конечно, нет. Кто же это может помнить?

— Я. Я запомнил каждую мелочь. Ведь именно этот день был днем моей смерти.

Смит промолчал. Перед ним был явно сумасшедший. Одна за другой в голове Смита стремительно проносились мысли: может, появится какая-нибудь машина? Но остановится ли она? Впрочем, по этой дороге мало кто ездит.

— В тот день я умер, — продолжал голос. — И это ты убил меня. А теперь, Харолд Смит, посмей повторить, что ты не помнишь тот день.

— Но я действительно не помню, — медленно проговорил Смит. — Боюсь, вы меня с кем-то перепутали.

— Лжец!

— Я же сказал, что не помню, — ровным голосом повторил Харолд Смит.

Он знал, что когда имеешь дело с неуравновешенными людьми, лучше говорить спокойно. И еще Смиту было известно, что таким типам лучше не противоречить, но он с детства отличался упрямством. Он не станет терпеть бред какого-то безумца, лишь бы его ублажить.

Послышалось стрекотание маленького моторчика, и скрипучий голос зазвучал ближе. Тут до Смита дошло, что его собеседник сидит в инвалидном кресле, и он вспомнил, что заметил на заднем стекле фургона знак: “За рулем инвалид”.

— Так, значит, не помнишь?

В голосе звучала горечь, если не сказать — грусть.

— Не помню, — холодно подтвердил Смит и тут же услышал новый звук.

Это было тихое стрекотание, словно приглушенный звук бормашины. Звук заставил Смита содрогнуться: он с детства ненавидел ходить к зубному врачу.

И

в этот момент с глаз Смита сняли повязку. Он заморгал.

Лицо человека в инвалидном кресле было таким же высохшим, как и его голос. Оно напоминало выцветшую скорлупу грецкого ореха, всю изрезанную впадинами и морщинами. На лице выделялись лишь черные пронзительные глаза и тонкий рот с бескровными губами, все остальное было мертво, давно мертво. Зубы приобрели коричневый оттенок, из десен торчали съеденные корешки.

— Мне не знакомо ваше лицо, — сказал Смит, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. От страха у него перехватило дыхание, сердце готово было выскочить из груди.

Лицо незнакомца исказила гримаса бешенства. — Сейчас и родная мать не узнала бы меня! — пророкотал он, опуская на ручку кресла сухой кулак. В другой руке Смит увидел сорванную с его глаз повязку.

Впрочем, это была не рука, а трехпалая клешня из нержавеющей стали. В ней была зажата повязка. В складках смятой ткани Смит заметил черно-белую эмблему. С тихим стрекотом бормашины клешня разжалась, и повязка упала Смиту на колени. Он узнал фашистскую свастику и судорожно сглотнул. Он участвовал в той войне, но это было столько лет назад...

— Ты тоже изменился, Харолд Смит, — произнес старик уже спокойнее. — Я тебя тоже не узнаю.

Железная клешня с шумом закрылась, пальцы с тремя суставами сложились в неправильной формы кулак.

— Современная наука, — прокомментировал старик. — Этот протез мне сделали в восемьдесят третьем. А управляют им электроды, вшитые в плечо. Действует почти как настоящая рука. До этого у меня был крюк, а до крюка — черный пластиковый колпачок на запястье.

Старик был так близко от Смита, что тот ощущал его дыхание. Изо рта пахло тухлой рыбой, словно у старика сгнили все внутренности.

— Это все пожар. Из-за пожара я лишился ног, почти потерял речь, едва сохранил глаза. Я много чего потерял. Но не будем больше о моих несчастьях. Я искал тебя, Харолд Смит, и вот наконец нашел.

— Боюсь, вы ошиблись, — тихо произнес Харолд Смит.

— Вы участвовали в войне? Во второй мировой?

— Да.

— Илза, он воевал.

— Значит, он сознался?

Она встала, крепко сжимая в руках пистолет.

— Не совсем. Он очень упрям.

— Но он именно тот, кого мы ищем?

— Да, наконец-то. Я чуял это нутром.

— Можно его связать и бросить в канаву, а потом облить бензином. Вот будет здорово! — обрадовалась Илза.

— Огонь бы тут очень подошел, — согласился инвалид. — Но я вряд ли смогу вынести зрелище пламени, пожирающего его. Воспоминания, Илза. Нет, только не огонь. Я должен видеть, как он умрет.

Тогда Харолд Смит понял, что ему придется побороться за жизнь. Пусть он рискует получить пулю в лоб, но не сдастся без борьбы.

Смит резко поднялся и оттолкнул от себя инвалидное кресло, едва увернувшись от замаха стальной клешни.