Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году
Шрифт:
Он поставил разыскное дело по западноевропейскому образцу. Наладил регистрацию подпольщиков, на них составляли справки и прикладывали фотографические снимки. Учил коллег конспирации и умению беречь агентуру. Охранное отделение состояло из агентурной части, следственной части, службы наружного наблюдения и канцелярии. При канцелярии заводили архив и алфавитную картотеку, в которую заносились фамилии всех, кто проходил по делам охранного отделения.
Пограничный контроль существовал и в Российской империи. На границе жандармы просили предъявить паспорт, выдававшийся для заграничных путешествий.
«Фамилии владельцев проверялись
Однако улизнуть от жандармов не составляло труда.
«В паспортном деле у нас был большой пробел, – свидетельствовал Заварзин, – на паспорте не требовалась фотография его владельца, что, конечно, весьма облегчало пользование чужими документами».
Во время первой русской революции спецслужбы справились с подпольем.
«Во главе Министерства внутренних дел стал Петр Николаевич Дурново, маленький сухонький старичок с ясным умом, сильной волей и решимостью вернуть растерявшуюся власть на местах, – вспоминал Александр Павлович Мартынов, один из видных чиновников политической полиции. – Все заработало, машина пошла в ход. Начались аресты, запрятали вожаков, и все стало, хотя и понемногу, приходить в норму».
Но преувеличивать жестокость министра не стоит. Начальник Петербургского охранного отделения генерал-лейтенант Отдельного корпуса жандармов Александр Васильевич Герасимов докладывал Дурново о тревожной ситуации в столице. Министр нетерпеливо спросил:
– Так что же, по-вашему, надо сделать?
– Если бы мне разрешили закрыть типографии, печатающие революционные издания, и арестовать семьсот – восемьсот человек, ручаюсь, я успокоил бы Петербург.
– Ну конечно, – иронически ответил Дурново. – Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет.
Система перлюстрации писем действовала успешно.
«Многолетняя практика выработала у цензоров такой опыт, – вспоминал генерал Заварзин, – что, основываясь на каких-то никому другому не уловимых признаках письма, они обнаруживали переписку с шифром, химическим текстом или условными знаками. Когда письмо вызывало подозрение, оно вскрывалось специальной машинкой или на пару. Снималась копия, и оно вновь заклеивалось, так что адресат, получая его, и не подозревал, что содержимое письма известно властям. Письма с химическим текстом приходилось подвергать реактиву, поэтому по назначению оно не отправлялось… Простейший способ – написать текст лимонным соком или молоком. Чтобы его проявить, надо нагреть бумагу до начала ее обугливания или смазать полуторапроцентным раствором хлористой жидкости».
Главным орудием полиции стала осведомительная агентура. В этой армии добровольных доносчиков были случайные заявители, «штучники», были постоянные осведомители (большей частью дворники или горничные) и, наконец, «секретные сотрудники» – платные агенты полиции из числа самих революционеров. Подпольщики боялись провокаторов и пытались их вычислить.
«Когда задержанному грозила высылка в места не столь отдаленные, – вспоминал Александр Мартынов, – являлась возможность склонить того или иного не особенно устойчивого марксиста – эсдека или эсера – к оказанию услуг правительству. Над такими покладистыми революционерами мы шутили словами Франца Мора из «Разбойников»
Разные причины толкают человека к согласию доносить на бывших товарищей. Страх наказания – обыкновенно лишь одна из них. Другие: страсть к деньгам, тайная жажда власти, стремление повелевать окружающими и быть приближенными к сильным мира сего.
«Некоторых пугала тяжесть наказания, – считал генерал Герасимов, – других соблазняли деньги, третьих на этот путь толкали личные антипатии против тех или иных революционеров… Особенно ценными были люди, которые искренне разочаровались в революционном движении».
На допросах в полиции многие будущие партийные руководители проявили себя не самым достойным образом. Вот попадает человек за решетку. С товарищами в камере или на прогулке – он герой. А оказавшись один на один со следователем, проявляется по-другому. Если на прямую вербовку не соглашался, то желание поскорее выйти на волю толкало на откровенный разговор.
После смерти члена политбюро Серго Орджоникидзе, который возглавлял партийную инквизицию – Центральную контрольную комиссии, – в его архиве нашли два запечатанных пакета. На пакетах Серго написал: «Без меня не вскрывать». Там обнаружились документы царского Департамента полиции. В том числе показания члена политбюро Михаила Ивановича Калинина. На допросе будущий глава государства (пусть даже и формальный), или, как его чаще называли, всесоюзный староста, сказал следователю:
– Желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности.
Калинин рассказал все, что ему было известно о работе подпольного кружка, в котором он состоял. В архиве Орджоникидзе хранилась и справка о другом члене политбюро – Яне Эрнестовиче Рудзутаке, которого когда-то прочили в генеральные секретари вместо Сталина. Арестованный по делу Латышской социал-демократической рабочей партии, он назвал имена и адреса членов своей организации. Основываясь на его показаниях, полиция провела обыски, изъяла оружие и подпольную литературу.
Самой опасной власть считала партию социалистов-революционеров, делавшую ставку на террор. Причем боевая организация партии действовала автономно – во имя конспирации. Но это социалистов-революционеров не спасло. Террористов возглавил Евгений Филиппович Азеф, член ЦК партии эсеров и самый, пожалуй, крупный агент охранного отделения.
Потом, когда Азеф был разоблачен, многие революционеры пытались понять, как тому удалось обвести вокруг пальца опытных эсеров? Лев Давидович Троцкий писал в «Киевской мысли» об Азефе. Он пытался понять, как же мог идеалист Гершуни довериться провокатору: «Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочный и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей – по образу и подобию своему».
Азеф сам предложил свои услуги жандармскому управлению. Обычно осведомителю не удавалось продержаться больше двух лет – его разоблачали. Азеф проработал на полицию шестнадцать лет. При этом он был далеко не единственным, кто снабжал полицию информацией о планах революционеров. Среди большевиков самым крупным осведомителем был Роман Вацлавович Малиновский. Его высоко ценил Ленин, сделал членом ЦК партии и депутатом Думы.
К 1917 году самый знаменитый начальник охранки давно был не у дел.