Станция на горизонте
Шрифт:
Фиола поднялся.
— Это поразительно, но у меня создалось впечатление, будто вы собираетесь жениться.
Кай немного помолчал, а потом сказал:
— Наверно, это было бы необходимым дополнением. — Он покачал головой. — Но я ведь хотел поговорить с вами совсем о другом.
— Сегодня приемный день у принцессы Пармской. — Фиола позвонил. — При таком настроении, как у вас, это как нельзя кстати. Мы пойдем вместе. А вообще-то вам бы следовало знать: тихую пристань громче всех восхваляют люди, которые носятся в океане. Вы бы не вынесли, если бы кто-то на самом деле заставил вас причалить к тихой пристани.
Принцесса Пармская была стара.
Кай и Фиола были приглашены к ней на костюмированный праздник. Клуб в тот вечер был пуст. Швейцар зевал в свои золоченые рукава, а крупье одиноко царили за игорными столами, неподвижные и скучающие, как китайские боги. Только за одним столом шла игра для иностранных гостей, остальные пустовали. На вечера принцессы Пармской принято было приходить вовремя.
Кай очень рано начал готовиться к выходу. Он любил после ароматизированной ванны полежать в толстом махровом халате — любил этот час полной расслабленности, недодуманных мыслей, светлых виргинских сигарет, час, проведенный в шезлонге, в кресле у окна, среди газет и книг, в которых разрезаны только первые четыре страницы, в непритязательных мечтаниях и за подпиливанием ногтей.
Потом неторопливо одеться. Делать это нарочито неспешно. Повязывая галстук, неожиданно набрести на интересную идею. Попытаться ее осуществить, вдруг увидеть в зеркале собственную любопытную улыбку на чуть склоненном к плечу лице и удивиться, что мог так забыться. Завязать узел, снять сетку для волос. Внизу уже засигналила машина Фиолы.
Странно было ехать в закрытом автомобиле, если привык к открытому, еще более странно — не сидеть за рулем. Удивительный маленький островок — двухместная машина-купе, мимо которой с тихим гуденьем проезжали сады и тутовые деревья. Обветшалые коричневые колонны, выцветший, изъеденный временем герб, почти утративший рельефность, набегающие из темноты волны зелени, аллеи, держащие на себе небо, а перед въездом к дому — фантастическое зрелище: освещенные автомобили, факелы, огни, волны золота, багрянца и света, маски, костюмы, шелка…
Принцесса Пармская принимала друзей в маленькой, несколько отдаленной комнате. Здороваться с ней было не обязательно, — кто хотел, мог оставаться не узнанным вплоть до снятия масок.
Большая часть комнат дома была убрана для праздника, однако некоторые оставались неосвещенными.
— Это японские комнаты, — пояснил Фиола, — они, как правило, недоступны.
Когда Кай и Фиола пришли к принцессе, она чувствовала себя совершенно измученной.
— Мне пришлось целый час, с небольшими промежутками, выслушивать одни и те же рассказы, от этого устаешь. Пойдемте со мной, я бы хотела немного отдохнуть.
Принцесса оперлась на руку Фиолы и повела обоих в японские комнаты. Они оказались просторными, были выдержаны в строгих пропорциях, которые не нарушались картинами на стенах. Несколько положенных один на другой ватных тюфяков, множество подушек. В воздухе — легкий аромат мимозы.
За доходившими почти до полу окнами с широкими и высокими створками открывалась, словно кадр из цветного фильма, брызжущая весельем сутолока праздника. Из темных кулис парка вышло факельное шествие и, кивая огнями, проследовало мимо. Молчаливое, далекое и роскошное всходило над верхушками деревьев что-то похожее на солнце, оно ослепительно ширилось,
— Детьми мы часто по вечерам, когда собирались гости, сидели в своих темных комнатах, — нас ведь давно уже отослали спать, — и прижимались лицом к стеклу, хоть мы и боялись, что нас обнаружат, но с трепетом ожидали фейерверка в саду. У нас пресекалось дыхание при виде этого романтического мира. Позднее мне объяснили, что фейерверк состоит главным образом из магниевого порошка, — я убегала от таких объяснений и ненавидела своих учителей. Я не хотела знать, отчего на минуту вспыхивает северное сияние. Теперь у меня седые волосы, я хожу с палкой и веду такие сентиментальные речи. Но проходишь и через это, ведь для жизни в подобающем стиле честолюбия надолго не хватит. Я все еще люблю фейерверк, и по-прежнему он производит на меня самое сильное впечатление, когда я стою у темного окна. А потом за этим фейерверком вспыхивает другой, он длится дольше и заставляет задуматься…
В сводах окон виднелись опять только звезды. Шелестел мимо приглушенный женский смех. За стеклами проплывали лица и скрывались в парке. Цветные фонарики притаились в листве, словно большие бабочки, бархатистые и пылающие.
Принцесса Пармская поднялась и, как бы извиняясь, сказала:
— Находиться здесь слишком долго — вредно. Начинаешь философствовать, а философия с такой примесью сантиментов, по-моему, никуда не годится. Пойдемте.
По коридорам и лестницам носился рой масок, в комнатах, между группами гостей, сновали слуги, балансируя подносами, на которых высились пирамиды закусок. На террасе были установлены плоские хрустальные буфеты, словно гигантские горы из льда. Посередине били фонтаны с подкрашенной водой, источавшей пряный аромат. Из длинных желобов со льдом высовывалась блестящими горлышками целая батарея бутылок.
— Пойдемте со мной в павильон, — сказал Фиола, — там танцуют, как в парижских барах. — За деревьями снова разлетались брызгами зеленые ракеты. Фиола поглядел им вслед и продолжал: — Сейчас она опять в своей японской комнате, единственной, что остается неосвещенной, — стоит там у окна и прижимается лицом к стеклу, как делала в детстве, и в тот миг без дыхания, когда в груди пусто и тяжесть улетучилась, дает волю подавленному чувству. Это бесценный для нее момент, и порой мне кажется, будто только ради него она и устраивает эти свои праздники. Так человек возвращается назад.
— Возможно, у нее есть склонность к романтике, вытесненная в эту область, — заметил Кай.
— Склонность-то есть, но она никогда не вытеснялась. У этой женщины позади большая жизнь. Вы еще найдете здесь мужчин, которых она любила. Скажу вам больше: вы здесь найдете мужчин, которых она попросту забыла. Ибо в ней было столько жизни, что она забывала о том, чего лишается, когда имела в виду что-то другое. Я никогда не видел более непринужденной женщины. Она заговаривала с людьми, какие ей нравились, и это никогда не вызывало кривотолков, настолько безупречной была ее репутация. Человек, за которого ее выдали в шестнадцать лет, благодаря ей стал министром, хотя был неоспоримым болваном. Она вела широкую жизнь на разных этапах своего пути, и есть немало знатных людей, которые никогда ее не забудут. Сейчас она стоит у темного окна. Она вернулась к дням своей юности, стала более человечной и доброй, но вернулась.