Станция "Самосуд"
Шрифт:
Предисловие
Они жили в странное время. Ни вражды, ни дружбы, все такое смутное и непонятное. Громким словом «война» было названо несколько серьезных стычек между людьми и колдунами. Этого оказалось достаточно, чтобы последние поняли — с ранее беззащитными людьми придется считаться. Развитие науки и техники шагало семимильными шагами, быстро превратив мечи и луки в ружья и револьверы, кареты сменялись шумными автомобилями, медицина перестала базироваться на бабке-шептунье и подорожнике. Само собой, не одномоментно. Просто колдовская аристократия
С той поры прошло больше десяти лет. Шаткий мир со скрипом продолжал существовать. На бумагах все было красиво. В законах — красивыми словами желанное равноправие, запрет дискриминации. В городах и селах красивые цифры о смешанном населении. По радио — красиво вещают о совместных достижениях. Только в головах все было не очень красиво. Сложно за каких-то несколько лет перейти с «второсортных» и «тиранов» к «братству». Но на бумагах-то все замечательно!
В этом мире они не должны были встретиться. Две девицы. Одна из семьи мечтающих об аристократизме колдунов. Вторая — дочь учителя и инженера. Слишком разные в головах были предрассудки. И, словно в насмешку, их свели воля случая и собственная нелюдимость.
Ранняя весна. Даже в этом маленьком городке при старинной магической академии почти везде растаял снег. Рида, девчонка тринадцати лет, бодро шлепала по грязным лужам. Еще полчаса назад она сидела в тепле дома и лениво препиралась с младшим братом, начитавшимся каких-то местных сказок. А теперь вынуждена переться на старое кладбище за городом, чтоб утереть нос наглому мальчишке, посмевшему обозвать ее трусихой на ее вполне резонное нежелание идти проверять эти сказки. Весенняя прохлада отрезвляла, но вернуться назад не позволяла какая-то особо мерзкая форма гордости. А спустя несколько пройденных резных надгробий и статуй домой, в общем-то, возвращаться перехотелось.
Место вовсе не казалось страшным и гнетущим. Скорее наоборот. Оно дарило своеобразное чувство умиротворения. Тишина, спокойствие, прозрачный холодный воздух. Вокруг ни души. Лишь произведения искусных кузнецов и скульпторов. Она замедлилась, с интересом разглядывая их работы. В какой-то момент разум тихонько шепнул, что тишина уже давно не абсолютная — ее бессовестно разрезала чуть рваная мелодия. Стараясь ступать настолько бесшумно, насколько это было возможно, она двинулась в сторону звука. Впереди, на полуразрушенной бетонной скамье сидела девочка в темно-синем пальто, похожем на суконное платье. Из-под шапки виднеются волнистые светлые волосы, отдающие в рыжину. Тонкая, бледная рука ловко орудует черным смычком по струнам упершейся в каменную дорожку виолончели. Лицо сосредоточено, чуть поджаты губы. Пальцы второй руки с трудом зажимают струны.
— Почему ты играешь здесь?
Девочка вздрогнула и исподлобья глянула на нежданную собеседницу. Низкий рост, цветастая курточка, аляповатый вязаный шарф и бежевая меховая шапка, из-под которой неопрятно торчат влажные от пота короткие темные пряди.
Рида смотрела прямо на незнакомку и не отводила глаз. Живой
— Мертвецы не задают глупых вопросов, — фыркнула она в ответ, откладывая смычок в сторону.
— Оу, — протянула Рида, — очень остро! Было бы еще умно…
Ее одарили раздраженным взглядом.
— Ты мешаешь мне заниматься.
Смычок ударил по струнам, извлекая глухой и особенно громкий в кладбищенской тишине звук. Явно отказываясь чувствовать себя незваной гостьей, Рида поморщилась и подошла ближе, разве что не подсаживаясь.
— А ты не отвечаешь на мой вопрос, — она безразлично пожала плечами. — Ни один человек в здравом уме не попрется просто так в холодину на заброшенное кладбище. Тем более — для занятий музыкой.
— Только что ты назвала себя ненормальной, — беззлобно усмехнулась девочка.
— Ну… — голова в бежевой шапке чуть склонилась к плечу, — мне тринадцать. Бабушка говорит, что все тринадцатилетки странные.
— Вот как? Это все меняет!
— И все же, почему ты тут? — она села рядом и наклонилась вперед, заглядывая в серые глаза собеседницы. — Ни в специальной школе, ни дома… а тут.
Юная виолончелистка отвела глаза, пробубнив «Это не твое дело!». Но должной реакции не последовало: на нее все так же испытывающе смотрели.
— Это сложно, — холодно отозвалась она.
— Ну, с утра я была достаточна умна, чтобы понимать человеческую речь, — насмешливо улыбалась Рида.
— Я просто хотела побыть одна.
— Попроще местечко не пробовала найти? Парк там, заброшка… — музыкантка бросила на нее испепеляющий взгляд.
Девочка примирительно подняла руки и замолчала, но уходить не собиралась. Она просто сидела и болтала ногами, как ни в чем не бывало. Будто не она сейчас выпытывала у незнакомого человека детали личной жизни. Она будто излучала спокойствие. Которого никогда не было в жизни юной виолончелистки. Слишком искренняя, слишком открытая… Незаметно для себя она и сама начала открываться:
— Надоело, что родители трясутся надо мной, как над дорогой хрустальной вазой, — тихо говорила она. Собеседница не реагировала, хотя было видно, что она слушает. — Я не маленький ребенок. Но они никогда не слушают. Самое дорогое и самое безмолвное, — ее голос затихал еще больше. — Когда они уже поймут, что я — не их билет в счастливую жизнь… — слова перебивались едва сдерживаемыми слезами. — Что мной нельзя просто распоряжаться, как захочется! — неожиданно громко произнесла она и тут же осеклась.
— Прости, что? — неловкая улыбка.
— Н… нет, ничего… Не обращай внимания…
Рида резко поднялась и сделала несколько шагов вперед, остановилась и через плечо посмотрела на смущенную девочку.
— Знаешь, ты красиво играешь, — задумчиво сказала она и хитро улыбнулась. — Я у бабушки в ссылке еще надолго и завтра приду сюда. Хочешь одиночества — придется поискать другое место! Но если тебе нужен кто-то, кто тебя выслушает, приходи после полудня, — под удивленный взгляд маленькой колдуньи она направилась прочь. Однако в последний момент обернулась, чтобы небрежно бросить: — Кстати, мое имя Рида!