Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций)

Дар Фредерик

Будущий комиссар заводится.

— Послушай, Белоснежка, я люблю во всем ясность, именно поэтому, кстати, я стал сыщиком. Объясни мне, для чего злоумышленник стал отсоединять трубу от раковины?

И поскольку я не отвечаю, будучи не в состоянии привести ему веские доказательства, он пожимает плечами:

— Ты слишком много читаешь, Белоснежка. Ты лучше больше пиши.

— Спасибо за совет, — говорю я. — Я над этим подумаю.

Когда мы проснулись, Ракре и я, единственный и любимый сын Фелиции, вид у нас, прямо скажем, был не очень презентабельный. Ребята нам сказали, что если мы будем играть каждую ночь в эти ковбойские игры, то они будут просить, чтобы их перевели в другое

спальное помещение. Газовая колонка и я строим из себя испанских грандов, а после спасительного душа бежим к директору и вводим его в курс дела. Директор уже в трансе, ему уже доложили о поломке санитарного оборудования в санчасти, и он уже ломает голову по этому поводу. Поэтому наши жалобы только усиливают его озабоченность. Он нас любезно выслушивает и с невозмутимой миной протирает свои запотевшие очки. Его самообладание следовало бы описать красными буквами на большом листе, а лист вставить в рамку под стеклом, в назидание другим.

Когда мы ему объяснили ситуацию и происхождение наших шишек, он вызвал ночного дежурного. Им оказался старикан по прозвищу Дюпанар, что значит Плоскостопий. Ступня ноги у него была похожа по форме на яичницу из пяти яиц.

— Вы дежурили сегодня ночью? — спрашивает патрон.

Старикашка утвердительно трясет своим котелком.

— Вы ничего не слышали необычного на третьем этаже?

Повторный утвердительный кивок черепка уважаемого Дюпанара. И такому человеку доверяют ночное дежурство. У него уши закупорены восковыми пробками, а он играет в часового! С его пижамы можно спокойно срезать вышитые буквы с его инициалами: он даже и ухом не поведет! Дюпанар — это целая эпоха. Эпоха минувшая, разумеется.

— Во время последнего обхода дверь на первом этаже была закрыта? — с беспокойством в голосе спрашивает директор.

— Да, на два оборота ключа и на засов.

Жестом руки босс отпускает этого перевоплощенного в сторожа упряжного мерина.

— Отсюда напрашивается вывод, что в здание школы снаружи не проникал никто, а это значит, что напал на вас кто-то из своих! — сказал он. — Господа, я проведу небольшое расследование этого случая, а вас попрошу хранить полную тайну.

Только мы собрались откланяться, как раздается стук в дверь, и в кабинет с шумом вваливается Александр-Бенуа Берюрье. В пижаме, без носков, ботинки не зашнурованы. На плечах плащ, на голове замызганная помятая шляпа, поля которой напоминают замшелые края водопойного желоба. Небритый, воняющий хлевом и дешевым вином, он приближается к нам, яростно почесывая всей беспокойной пятерней низ живота.

— Господин директор — гремит преподаватель хороших манер, приподняв свою шляпу на три сантиметра, — я пришел, чтобы в надлежащей форме подать жалобу.

Он без приглашения садится, закидывает ногу на ногу. От резкого движения с ноги у него сваливается ботинок.

Нашим глазам открывается нечто непотребное, вызывающее брезгливое чувство. Серая плоская масса, по краям которой расположены пять, разной длины, черных клавишей — пальцы. И все это живет, шевелится, пахнет. А поскольку беда не ходит одна, Берю начинает на наших глазах с ожесточением скрести свою мерзкую конечность. Потрясенный Ракре исполняет нам праздничную фантазию.

— Будьте здоровы, виконт! — говорит ему Толстяк.

Потом, повернувшись к директору.

— Представляете, господин директор, кто-то ночью рылся в моих вещах!

— Что? — испуганно спрашивает директор.

— Что слышите! Я собирался хорошенько соснуть, как вдруг мне показалось, что кто-то бродит по моей комнатенке. Я отдергиваю портьеру и в этот момент слышу стук закрывающейся двери. Я в темпе вскакиваю, бегу к двери и со всего разгона ударяюсь коленом о стол.

Он пытается

поднять левую штанину пижамных брюк, но его икра не проходит в нее. Тоща Берю, сообразив, что не сможет освободить снизу свое поврежденное колено, решает сделать это сверху. Без всякого стеснения он спускает свои штаны и показывает колено.

— У меня наверняка произошло внутреннее орошение сибовиса, — ставит себе диагноз Распухший.

Он осторожно поглаживает лапой мясника огромное распухшее, ставшее пунцовым колено.

— Там не меньше канистры жидкости, внутри, — утвердительно изрекает он. — И больно дотрагиваться!

От таких «манер» директор теряет дар речи. Он очумело смотрит на волосатое пузо Толстяка и его мощные слоновьи ляжки.

— Прошу вас, — выдавливает босс.

Берюрье, охая, натягивает штаны.

— После этого удара, когда я выскочил в коридор, — там, конечно, уже никого не было! Поскольку я не заметил ничего странного в своей клетухе, я опять завалился на боковую. И вот, сегодня утром я просыпаюсь и вижу, что в моем чемодане рылись. Выглаженные рубахи скомканы, как тряпки, господин директор. Костюмы свалены в кучу на полу. Коробки с камамбером раскрыты! А сам сыр валяется в нательном белье, но это же противопоказано!

Короче, я считаю такие повадки недопустимыми. Я позволю нам заметить, что кроме преподавателя я еще и главный инспектор. Я и мой босс, комиссар Сан-Антонио, мы за последние годы распутали самые запутанные полицейские загадки. Поэтому, если вы захотите, я могу сам заняться расследованием этого дела, я покажу этому шутнику, где раки зимуют!

Он потрясает кулаком, который кажется вырезанным из сердцевины ствола орехового дерева.

— Этим прибором для лечения мигрени я отобью у него охоту заниматься такими делами!

Он ждет, как прореагирует на его слова директор. Но к патрону уже вернулось обычное самообладание.

— Я лично займусь этой историей, друг мой, — обещает он. — Лечите свое колено, и пусть остальное вас не волнует!

Берю удовлетворен лишь на половину. Он громко шмыгает носом, надевает слетевший башмак и начинает возиться с ширинкой пижамных брюк.

— Как вам будет угодно, господин директор, но если вам понадобится подкрепление, не трудитесь вызывать дежурный полицейский наряд, я всегда в вашем распоряжении со всеми принадлежностями.

Мы выходим из кабинета директора. Как и днем, в аудитории, он внимательно, вздернув брови дугой, разглядывает меня.

— Я почти уверен, что мы где-то встречались, — утвердительно говорит он.

Глава 8

Второй урок Берюрье: как воспитывать детей, принятие причастия

Конец дня проходит без происшествий. Мы с интересом слушаем лекции об итальянской забастовке, о регулировании движения на перекрестках, о неисправностях свечи зажигания, об усиленных полицейских нарядах, о поддельных чеках, о правилах стрельбы из пистолета. Я слежу за поведением каждого, но не замечаю ничего необычного. Я и так, и эдак пережевываю странные события прошедшей ночи, но не могу прийти ни к чему определенному. В школе царит полнейшее спокойствие.

После ужина народ изменяет своим привычкам. Никто, как обычно, не идет в телевизионную комнату, хотя сегодня по телеку показывают вымаранный (касторовым маслом) вариант фильма "Рука Насера чувствуется в ударе смельчака", все устремляются в конференц-зал, чтобы послушать вторую лекцию Берюрье. Молва о выразительности стиля лектора разнеслась по всей школе, поэтому сегодня на нее явились и те несколько человек, которые отсутствовали вчера. Все скамейки заняты. Пришлось принести стулья.