Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций)

Дар Фредерик

— Хотите немного апельсинового вина? — щебечет молодая женщина.

— С удовольствием, — поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь домашних вин, как рвотного корня. От них всегда по утрам трещит голова и жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.

Она подносит нам две малюсенькие рюмочки, содержимое которых не могло бы утолить жажду даже канарейки.

— А ты, дитя мое, — по-дитячьи сюсюкает Матиас, — ты разве не выпьешь с нами?

— В моем-то положении, — резко, как кнутом стеганула, сказала она и так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, — ты что, шутишь?

Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать

пацана — это исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и навсегда вытащить нас из дерьма! Они говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и, позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.

— Извини меня, детка, — медовым голоском говорит он. — Мы выпьем за твое здоровье.

Я поднимаю свой наперсток.

— И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, пылко говорю я с сосредоточенным видом.

Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил апельсиновое вино, но такое отвратное — никогда. Оно напоминает мне микстуру от «глистов», которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот, чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму, причем без уведомительного письма! Verboten! [19] Отъезд без возвращения назад! Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.

19

Запрещается!
– Нем.

— Вам нравится? — спрашивает будущая маман.

— Восхитительно, — заверяю я ее со всей откровенностью.

Едва я это произношу, как открывается дверь, и в проеме появляется еще одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит перед тобой.

Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная, ноздреватая и волосатая со всех сторон.

— В чем дело, Анжелика! — вещает она голосом, от которого у вас тут же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые лошади, — мы же тебя ждем. Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный до глубины штанов.

— У нас гость, мать, — говорит Анжелика.

Кобыла застыла, как изваяние.

— В такой час? — хмурит

она брови.

Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник Ксавье.

Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее, чем если бы я был в чем мать родила.

Она выкладывает все, что думает. Если Ксавье, уже в должности преподавателя, вынужден выполнять ночные задания, значит он немедленно должен бросить эту дурацкую работу. Турлен, бакалейщик по торговле оптом, тот самый, который руководит хоралом «Синицы крепостной стены и большого булыжника», сейчас как раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы Ксавье не испытать свои силы на поприще актива и пассива.

Он соглашается, смущается и извиняется.

А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег по золотой тарелке циферблата. Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент все не объявляется.

— Ну ладно, идем, — ворчливо заявляет госпожа Клистир. — Эти дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла.

Она загарпунивает свою дщерь и уводит ее, не удостоив нас не только словом, но даже взглядом.

— Послушай, — перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. — Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа?

Он вздыхает.

— Он устраивает мессу для нашего будущего ребенка.

Минуту-другую я соображаю.

— У себя на квартире, в десять часов вечера!

— Да.

Матиас кажется смущенным.

— У них там священник?

— Нет. Но…

— Что, но?

Он прокашливается.

— Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир — Папа, хотя и ревностный католик!

Тому, кто захотел бы увидеть, как работают клапаны переутомленного человеческого мозга, достаточно было устроиться напротив меня на складном стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом.

— Папа! — повторяю я в смятении своих чувств.

— Он основал свою религию, — объясняет Матиас, — религию серафистов. Я там не все понимаю, но в ней, в общем, все основано на спиритуальном электричестве. Доктор концентрирует волю разных людей и подчиняет ее для достижения какой-нибудь общей цели.

— У твоего тестюшки лопнула прокладка в головке цилиндров или как?

— У него хорошие результаты.

— Давай, давай, говори, чего там. Он делает чудеса?

И поскольку Матиас не возникает, я смягчаю тон;

— В любой религии должны присутствовать папа и разные чудеса… Спиритуальное без чудес — это все эфемерно, все равно что сахарная вата: ты откусываешь кусок, а во рту все равно пусто! А что за чудо он сотворил, твой Клистир?

Матиас хмурится. Его новая среда уже наложила на него свой отпечаток; он начинает сердиться, когда насмехаются над его второй родней.

— Он произвел сенсацию, он вылечил нескольких больных, считавшихся неизлечимыми, — с угрюмым видом отвечает он на мой вопрос.

— А чем он их лечил: заклинаньями «ам-страмм-грамм» или антибиотиками?

— Вы — скептик, господин комиссар.

— У меня в голове не укладывается, как это врач может заниматься шарлатанством, парень. А что они делают с твоей половиной?

— Молятся, чтобы она родила красивого мальчика.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать ему, что рождение красивого мальчика в данном случае было бы чудом из чудес.

— Для мужика с такой безупречной служебной карьерой, — ухмыляюсь я, — все это, мягко говоря, кажется мне странным, Матиас.