Становление личности в психоанализе

Симингтон Невилл

Думаю, что Клаубер верил в то, что если аналитик несет на себе эти иллюзии в течение определенного времени, то порождающие их импульсы постепенно видоизменяются. Таким образом, можно осмыслить метод Клаубера с той точки зрения, что он берет на себя роль контейнера для проекций пациента на ранней стадии анализа, причем в том значении, в котором, по выражению Биона, хорошая мать делает это для своего ребенка. По прошествии определенного времени аналитик будет способствовать разрушению иллюзий пациента так же, как, по Винникотту, мать должна помогать разрушать иллюзии ребенка. Чтобы не быть неправильно понятым, когда я говорю об «определенном времени», считаю нужным привести в качестве примера свой случай, прежде всего в отношении глубинных фантазий. Клаубер постоянно их интерпретировал, однако начал разрушать мои иллюзии только спустя пять или шесть лет после начала анализа. Я считаю его способность удерживать перенос на протяжении нескольких лет глубоко терапевтичной. Я думаю, что это было полезно именно для меня; я не стану утверждать, что это полезно для каждого. Имея опыт деятельности в качестве аналитика, супервизора, супервизируемого, слушая доклады и выступления о клинической практике, я никогда не слышал об аналитике, который удерживал бы перенос так, как это делал Клаубер по отношению ко мне. Я также не слышал ни одного выступления, в котором аналитик говорил бы о своей последовательной, как у Клаубера, интерпретации переноса.

В своих интерпретациях переноса он придавал особенное значение негативному переносу. И вновь

он не подчеркивал проявления моего негативного отношения к нему, но целенаправленно интерпретировал отрицательные образы как направленные на него. Часто под интерпретацией негативного переноса подразумевается скрытое обвинение пациента во враждебных или агрессивных импульсах по отношению к аналитику. Существует большая разница между аналитиком, который в ответ на неодобрение, высказанное пациентом по отношению к некому Джону Смиту, говорит: «Вы завуалированным образом насмехаетесь надо мной», – и аналитиком, который говорит: «Мне кажется, что чувства, которые вы выражаете в отношении Джона Смита, на самом деле относятся ко мне». Первое утверждение может значить для пациента: «Вы не должны насмехаться надо мной», – или: «С вашей стороны несправедливо насмехаться надо мной», в то время как во втором случае пациент может почувствовать, что аналитик способен принять эти враждебные побуждения. По отношению к Клауберу меня переполняет чувство, что он полностью принимал меня. В этой связи важно отметить, что я не помню, чтобы он когда-либо делал интерпретацию в стиле «какая-то часть вас». У меня всегда было ощущение собственной целостности и того, что он принимает меня во всей моей целостности. Я никогда не чувствовал, что он отталкивает меня. Я помню лишь один раз, когда он на мгновение занял оборонительную позицию. В понимании Клаубера интерпретация негативного переноса означает, что аналитик принимает ошибочное восприятие пациента. В этом разница с интерпретацией, ясно указывающей на то, что аналитик не принимает такого восприятия. Это основное, что я хотел бы подчеркнуть, говоря об ортодоксальном подходе Клаубера. (Также стоит упомянуть, что Клаубер никогда не нарушал пятидесятиминутной длительности сессии, не сокращал и не превышал ее. Он эпизодически менял время сессии и совсем редко отменял ее. Это создавало ощущение надежности.)

Теперь я обращусь к тем аспектам индивидуального аналитического стиля Клаубера, которые, несмотря на свою нетрадиционность, играли важную роль в достижении терапевтического результата. После того, что я сказал о значительном внимании, которое он уделял интерпретации переноса и контейнированию фантазий переноса, может показаться нелогичным и противоречивым то, что он подчеркивал важность непереносных элементов в аналитическом сеттинге. Он считал, что пациент способен чрезвычайно тщательно исследовать настоящие личностные факторы аналитика. В работе «Психоаналитик как личность» он пишет:

Когда пациент приходит на консультацию к аналитику, не только аналитик оценивает пациента – пациент также стремится оценить аналитика. Несмотря на то, что перенос начинает складываться до консультации и играет важную роль в последующей реакции пациента, в процессе анализа обнаруживается, что способность Эго к оценке не парализована. Так же как психоаналитик начинает сбор информации с описания внешнего вида пациента, его движений и стиля одежды, информация об аналитике таким же образом скапливается у пациента: о его способности реагировать, его вкусах и личных пристрастиях, например, по картинам на стенах. Некоторые аналитики относятся к этому с сожалением и стараются ограничить эффективность оценки, создавая так называемый «нейтральный» сеттинг. Мне кажется, что такое отношение не учитывает в должной степени человеческий интеллект и человеческое бессознательное. Женщина, явно страдающая от параноидных тенденций, объясняет отказ от лечения у конкретного психоаналитика тем, что она никогда не смогла бы проходить анализ у кого-то, кто так безвкусно оформил свою консультационную комнату. Сама пациентка была необычайно восприимчива к изобразительному искусству, что выражалось в особенной разборчивости в приобретении предметов искусства. Один психоаналитик усмотрел в этом решении явное проявление неразумности пациентки. Другой посчитал, что восприимчивость, проявляющаяся в ее характере и, возможно, обостренная параноидными тенденциями, дала ей возможность быстро понять, что для психоаналитика с такими вкусами в живописи было бы чрезвычайно трудно глубоко почувствовать ее индивидуальность и понять ее (Klauber, 1968, р. 129–130).

В этой связи он считал, что иногда для аналитика бывает правильным признать точность восприятия пациента. Однажды я сказал ему, что он, как мне кажется, учился в частной школе, но я никак не мог представить его студентом закрытой школы-интерната. Он добродушно ответил мне, что, видимо, на мой взгляд, он не выглядит достаточно аскетично, чтобы поверить, что он прошел через все лишения школы-интерната. Затем он рассказал, что посещал частную школу Святого Павла, одну из немногочисленных школ дневного посещения, не являющуюся интернатом. Так как он полагал, что в психоаналитическом взаимоотношении существует непереносный элемент, он не считал, что любое общение должно быть проинтерпретировано. В работе «Элементы психоаналитического взаимоотношения и его терапевтические следствия» он задает вопрос: «Не слишком ли высокую цену мы платим за изощренность нашей техники, если наши реакции ограничиваются интерпретациями?» (Klauber, 1981, p. 59).

Часто его ответы на мои высказывания не представляли собой интерпретации, они были трех типов. Отклики первого типа не выглядели вначале как интерпретации, но по существу являлись ими. Ко второму типу принадлежали отклики эмоционального признания, когда я совершал шаг, способствующий моему развитию. Отклики третьего типа представляли собой открытую дискуссию по какой-то теме. Прежде чем перейти к следующим двум, приведу пример отклика первого типа.

Во время одного из этапов моего анализа я на условиях неполной занятости работал в тюрьме Грендон. Тюрьма находилась за Ойлзбери, и я, как правило, один – два раза в неделю ночевал в местной гостинице. Например, в среду утром у меня был анализ после моей учебной работы с пациентом, а затем я ехал в Грендон, ночевал там и возвращался в четверг, чтобы обдумать случаи из своей учебной практики и пройти анализ. В одну из сред Клау бер делал доклад на вечернем заседании Общества, а я не упомянул об этом. Он обратил на это мое внимание. Я объяснил свое молчание тем, что никогда не был в городе в среду вечером и что мне надо было долго ехать, чтобы попасть на это заседание. Он просто сказал: «Кто-то из анализандов проделал бы больший путь, чтобы послушать, как его аналитик читает доклад», – и добродушно рассмеялся. Безусловно, это была интерпретация, однако я понял ее смысл немного позже. Думаю, что он всячески избегал формальных интерпретаций. Я полностью разделяю такой подход. Мне кажется это совершенно очевидным. Однако когда я слушаю некоторые доклады, меня поражает формальность интерпретаций, и, по моему мнению, причиной этого является отсутствие эмоциональной связи. Я хотел бы рассказать об одном эпизоде, случившемся летом с одним пациентом, который собирался закончить свой анализ в конце июля. Он принял решение уйти, не дожидаясь того момента, когда я заканчивал работу со всеми своими пациентами, готовясь к эмиграции. Причиной его ухода до моего отъезда было то, что, как он чувствовал, мне было бы трудно попрощаться одновременно со всеми своими пациентами, его охватывала паника, когда он думал, что ему придется оказывать мне поддержку, подбадривая расстроенного и подавленного аналитика. Незадолго до окончания сессии я сказал: «Но на самом деле мне не нужна ваша поддержка». Я знал из своего

предыдущего опыта, что это окажет воздействие. Так и случилось. Когда он пришел на следующий день, то сказал, что осознал, что все это время он, вероятно, был убежден в том, что я действительно нуждаюсь в нем, чтобы подбадривать себя в унынии. Он рассказал и о том, что был уже готов действовать, когда накануне я сказал ему, что не нуждаюсь в его поддержке. Мое высказывание было интерпретацией. Я также уверен в том, что, если бы сказал ему: «Вы чувствуете, что мне нужна ваша поддержка», – это не тронуло бы его. На то, чтобы сделать такой вывод, было две причины. Если бы я выразился в таком традиционном стиле, он бы подумал, что это моя «аналитическая болтовня». Он почувствовал бы, что для меня важнее подчиняться правилам, чем думать о нем. Я также полагаю, что фантазия о том, что я нуждаюсь в его поддержке, была чрезвычайно глубокой, поэтому, если бы я сказал: «Вы чувствуете, что мне нужна ваша поддержка», – он услышал бы только слова, подтверждающие это: «Мне нужна ваша поддержка». Только противопоставив фантазии решительное «нет», стало возможно поднять ее в сознание. В моем собственном случае смех Клаубера ясно передает ощущение того, что он столкнулся с неприятной стороной человеческой природы, но довольно легко мирится с этим и сам он принадлежит к тому же несовершенному людскому роду. Клаубер обладал редкими моральными достоинствами, но он также получал удовольствие, когда обнаруживал коррупцию в высшем свете, что было очень полезно для меня, воспитанного в католической среде.

Коммуникация второго типа представляет собой эмоциональное признание. Когда я выходил из своих ограниченных рамок к новому эмоциональному восприятию окружающего, он неизменно признавал это, что, на мой взгляд, имело терапевтическое воздействие. Это признание было эквивалентом одобрения, с которым мать улыбается ребенку, когда он начинает добиваться успеха в своей новой энергичной попытке. Его признание всегда выражалось в том, что он добавлял к моим высказываниям свои подтверждающие замечания, довольно часто имеющие отношение к социальным установкам. Я отдаю себе отчет в том, что подобное признание может вызвать зависимость от одобрительной улыбки, но не думаю, что это произошло. Оказалось, что я смог отстаивать свой взгляды и принципы перед лицом сопротивления. Мне кажется, что слово «признание» здесь не подходит, было бы правильнее говорить о «согласии». Сейчас я хочу перейти к рассмотрению третьего вида отклика, когда он говорил со мной прямо. Я хочу уделить этому достаточное внимание, так как, по моему мнению, данный отклик представляет собой наиболее противоречивый аспект его техники.

Клаубер часто говорил о разнообразных сторонах жизни: об обсуждении книги, картины, об информации из новостей или о религиозной или общественной установке. Он знал, что делает. Когда я начал критиковать его за это, он ответил, что знает, что говорит на общие темы намного больше, чем большинство серьезных аналитиков. На мой взгляд, этот вопрос заслуживает обсуждения и обдумывания. Беседы на разнообразные темы психологического и социального содержания были в его характере, но вместе с тем он полагал, что они также играют важную роль в психоаналитическом процессе. Совершенно ясно одно: он считал перенос таким мощным процессом, которому не могли помешать подобные обсуждения. Я могу вспомнить только случай, когда отвлеченный комментарий в разговоре показался мне неуместным.

Может показаться, будто подобные отвлечения были совершенно не связаны с интерпретациями, с которыми мы работали в тот момент; если такое впечатление сложилось, оно ошибочно. Они обычно, хотя не всегда, были связаны с обменом интерпретациями. Чтение всегда было для меня богатым источником самопознания, оно также способствовало моему эмоциональному развитию. Я приносил на сессии материал в форме диалогов с авторами книг, которые я читал в тот момент. Однажды я читал роман Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих», и у меня выкристаллизовалось понимание одной вещи. Возможно, я испытал нарциссическое удовлетворение, обнаружив высказывание Моэма о том, что все слабые люди придают преувеличенное значение постоянству во взглядах. Как бы там ни было, я помню, как Клаубер сказал, что считает «Бремя страстей человеческих» самой значительной книгой Моэма. Кажется, я много говорил о романе «Луна и грош», но, насколько я помню, он думал, что «Бремя страстей человеческих» на голову выше всех остальных произведений Моэма. Несмотря на то, что я высоко ценил это произведение, я считал не менее достойными «Луну и грош», «Пряники и эль», «Подводя итоги» и некоторые короткие рассказы. Я считаю, что эти беседы связывали психоанализ и интерпретации, которые он делал, с паутиной жизни, так что психоанализ и жизнь взаимопроникали друг в друга. После анализа Клаубера я уже не мог без значительного усилия воли отделять мысленно психоанализ от других проявлений жизни. Эти беседы, представляющие собой парное взаимодействие, основанное на свободных ассоциациях, встроили психоаналитический инсайт в мою модель взаимоотношений с людьми и систему ценностей. Я убежден в том, что Клаубер глубоко верил в психоаналитический процесс, и эти беседы были рождены этой верой.

В последние годы своей жизни Клаубер довольно часто повторял на научных заседаниях, что аналитик должен формулировать свои интерпретации, не забывая, что наступит день, когда пациент покинет его консультационную комнату навсегда. К моему сожалению, я так и не спросил у него, как именно данный фактор влиял на структуру его интерпретаций, но я предполагаю следующее. Он считал, что целью психоанализа является содействие развитию собственной индивидуальности пациента, его творческого начала и отношения к жизни. Он также осознавал, что в процессе психоанализа пациент подвергается значительному влиянию и невозможно, чтобы пациент не усвоил некоторые установки аналитика. В частности, он считал это справедливым по отношению к пациентам, являющимся кандидатами в психоаналитики. В таких случаях анализанд продолжает деятельность своего наставника и берет на себя ту же роль по отношению к своим пациентам, которую аналитик брал по отношению к нему. Соответственно, он видел опасность в том, что пациент может отождествлять психоанализ с той конкретной формой, в которой он его проходил. Он считал, что, несмотря на то, что психоанализ не может проходить без участия аналитика, его необходимо отделять от специфической интонации, присущей тому или иному конкретному аналитику. Таким образом, пациенту по мере возможности необходимо помогать видеть разницу между процессом психоанализа, который может проводиться многими аналитиками с разнообразными установками, и индивидуальным стилем, присущим конкретному аналитику. Думаю, именно по этой причине он считал полезным для пациента иметь некоторое представление об аналитике как о человеке со своими предрассудками и установками. Исходя из своего личного опыта, могу сказать, что его открытость оказала на меня благоприятное воздействие. Мне кажется, она в определенной степени помогла мне осознать такую разницу. Возможно, это не вытекает из того, что я написал выше, однако я расходился и до сих пор расхожусь с ним во многих установках, как относящихся к психоаналитической технике (например, неприятие им интерпретации типа «какай-то ваша часть»), так и в более общих установках. Другим важным результатом этих разговоров явилось то, что я смог увидеть области, которые, вероятно, он не мог анализировать хорошо. Мне известна одна область, которую он в действительности совершенно не анализировал, и, насколько я знаю его характер, маловероятно, чтобы он мог успешно делать это. Подобный вывод относится ко всем аналитикам, однако, на мой взгляд, его беседы означали, что он не скрывает этого, следовательно, в этом проявлялась его открытость правде. С точки зрения Клаубера, именно правда исцеляет. Во вступлении к книге «Трудности аналитического взаимодействия» он пишет: «Я думаю, что правда является громадным изменяющим фактором, посредством которого с помощью аналитика пациенты исцеляют себя» (Klauber, 1968, p. xiv).