Становой хребет
Шрифт:
Рядом уселись трое сотрудников УНКВД для охраны учёного в тайге и оказания помощи в перевозке книг и довольный Витольд Львович.
В Нагорном экспедицию уже ждали трое эвенков-проводников со связками оленей. Егор немного успокоился. Печально оглядывал дальние гольцы, за которыми было то заповедное место, где довелось спасаться от стужи и смерти в скитском приюте.
Егор повёл караван по правому берегу Тимптона, мимо Сухой протоки, где когда-то всласть упивался глухариным током, забирал от реки всё правее в нехоженые крепи, к подножью Станового хребта.
К знакомой речушке выбрались
Пришло ли время этому? Учёный что-то заподозрил, торопил, гнал вперёд людей, оброс волосьём по лицу и стал разительно походить на Иуду, памятного Егору по одному божественному лубку. Глаза Витольда Львовича алчно горели.
Эвенки, очень тонко понимающие людей, боялись его, как огня, и Егор смутно понял из их разговоров меж собой, что проводники собираются убежать от страшного злого духа.
Быков же изнемог от душевных терзаний и, всё же, привел караван на то место. Он велел оленеводам разбить бивак на краю поляны, а сам, якобы, пошёл посмотреть тропу.
Там, где прежде стояли скит и банька, теперь росла трава, печь из дикого плитняка развалилась и походила на груду природного камня. Он прошёл мимо пещеры и радостно отметил, что обвалившиеся валуны ничем примечательным не выделяются от обычных осыпей со скал.
Витольд Львович не поверил Быкову и повёл за ним следом людей. По каким-то только ему одному ведомым признакам определил, что тут ранее было жильё, давно сгоревшее и заросшее травой. Весело подскочил к Егору:
— Где-е! Немедленно укажи, где-е?
— Подожди, не помню. Столько лет прошло. Утром будем искать, — Быков ещё раз воровато скользнул взглядом по глыбам порфиров и молча стал развьючивать оленей.
Надо было решать, решать окончательно и бесповоротно. Вроде бы и правильно, если книги попадут шелестеть в столицу, но что-то не давало Егору покоя, не верил он таким людям, как Осипов. За вечерним чаем у костра Егор решил подыграть Витольду Львовичу.
Ох, напрасно залётный учёный почитал геолога за примитивного Ваньку, напрасно был так чванлив и самоуверен.
И вот, вроде подобревший и сломленный, Егор стал доверительно рассказывать о том, как научился читать древнеславянское письмо в станичной церковноприходской школе, и эта наука помогла прочесть коечто в случайно найденной в здешних горах раскольничьей библиотеке, но вот смысл якобы не доходил до него, что за языческие Боги там описаны и что за мудрости вещали давние летописцы…
Польщённый вниманием и внезапной уступчивостью Быкова, учёный долго и витиевато объяснял библейские легенды, рассказывал о непокорности людей старой веры, поведал о корнях язычества, да так увлёкся, что нечаянно проговорился о том, что совсем недавно был уполномочен делать ревизии в северных монастырях, скитах архангельских и уральских.
А все книги, не имеющие отношения к его научным интересам, он бросал в костёр. Подписывал акты.
Егор успокоился и решил — не показывать! С этой минуты он готов был стать под дула винтовок, но своей тайны не открыл бы никогда.
Трое суток он водил учёного по
Тогда он принудил даже эвенков искать, наорал на них, а этого делать не следовало. Витольд Львович думал, что она находится в каком-либо строении, и лазил по тайге, до рези в глазах высматривая с сопки крышу скита или лабаз и… нашёл.
Однажды вечером он не вернулся на бивак. Ждали его всю ночь. Потом искали два дня. Наконец эвенки обнаружили его в распадке, куда стало слетаться вороньё.
Витольд Львович напоролся на установленный кем-то самострел. Двухаршинная стрела, старая и даже чуть трухлявая, рассчитанная на сохатого, прошила ржавым кованым наконечником Витольда Львовича насквозь.
Вороны выклевали ему уже глаза, и тяжёлый смрад плыл по тайге. Даже медведь, видимо, побрезговал трупом…
Сотрудники УНКВД составили акт, закопали тело погибшего и пошли за проводниками к Нагорному.
На берегу Тимптона Егор увидел кем-то брошенный хороший плот, остановился, поджидая своих спутников, и сказал:
— Начальству своему доложите все, как есть, а я поплыву на Джугджур. Продуктишек у нас ещё много осталось. Никто меня в Алдане не ждёт.
— У тебя же там жена с детьми? — удивлённо выговорил один из оперативников. — Вот какие страсти тут бушуют, сгинешь, товарищ Быков.
— Не сгину… а насчёт жены вот, отдайте ей, нашёл в сумке учёного на биваке, — он протянул фотокарточку Тони, на обороте её рукой было красиво выведено: «Обворожительному Витольдику от его любимой Киски!» — Дуйте вверх по течению, а я вниз поплыву вон на том пароме. Знакомые края.
Егор стоит на коленях у почерневшего от дождей и времени столбика. За его спиной оглушающе грохочет Фомин перекат, обдаёт холодным дыханием взвихрённой в воздух воды.
Он выдирает с холмика густо вросшую траву, выдёргивает упругие корни, и они с болезненным хрустом оголяют чёрную землю. И шепчет: «Марико-о, Марико-о, Марико-о…»
Ещё никогда ему не было так бесприютно, так плохо и так смиренно-спокойно, словно захлестнула его ранняя, какая-то старческая печаль.
Кому же верить? Кого любить теперь? Он напоминал сам себе облепленного тучей гнуса сохатого, который, в беспамятстве, ломится кругами по чащобе в поисках избавления, пока не свалится со скалы или не захряснет в болоте.
«Марико-о… Марико-о…» Губы спеклись от голода, но есть не хотелось. Вытянуться бы на податливом мху да закрыть навеки глаза, усмирить смертушкой в себе думы, страданья — успокоиться навсегда.
Стояла летняя жарынь, в реке плескалась, кормилась чистоводная северная рыба, в сухой голубизне неба плавали два орлана-белохвоста и ещё больше травили душу Егору своей обоюдной верностью на весь отпущенный жизнью срок.
Пересилив одурманивающее безволие, Егор ступил на плот и вяло отпихнулся шестом от берега. После Гонамских порогов, которые довелось пройти в экспедиции Призанта, Фомин перекат не принёс былого наслаждения риском, не случилось желанного очищения души, не окрылила радость победы над смертью, а навалилась ещё большая усталость.