Старая крепость
Шрифт:
Нужно признать – бежал Отто красиво. Но недолго. Встретив неожиданное препятствие в виде здоровенного бруса, Рюдигер изменил траекторию, по которой до этого двигался. Проще говоря – упал аккурат на пирамиду с карабинами. В боулинге это, кажется, называется «страйк». Когда затих звук последнего упавшего Kar-98k, в палатке воцарилась гробовая тишина.
Пользуясь случаем, я спрыгнул на пол и буквально в два движения надел сапоги. Чего там Эмиль мучился? В такие широкие голенища да с такими, как у него, худыми ногами можно и с закрытыми глазами попадать. Пока влезал в сапоги, – кинул мельком взгляд по сторонам. Курт стоял с выпученными глазами и
– Почему-то я даже не удивлён, – наконец, произнёс Рауш.
Мы приняли строевую стойку. Отто, услышав знакомый голос, но не видя откуда он доносится, из-за сползшей на глаза каски, вскинул руку в воинском приветствии и бодро доложил в пустоту:
– Виноват, господин обер-фельдфебель!
– Ау, Рюдигер! Я здесь.
Отто приподнял каску, определил своё местоположение в пространстве и развернулся, наконец, лицом к взводному.
– Так точно, господин обер-фельдфебель!
– Мда… Значит так. Вы двое, – кивнул в нашу сторону Рауш, – Пока взвод на зарядке, – приводите здесь всё в порядок. Через 20 минут пирамида на месте, карабины расставлены. Задача ясна?
– Так точно! – хором ответили мы с Эмилем.
– Вы, унтер-офицер Винсхайм, – отведёте Рюдигера в медпункт на предмет полученных травм и возможности дальнейшего исполнения им служебных обязанностей. Выполнять! – и, круто развернувшись, вышел из палатки.
Пока Отто одевался, а мы устанавливали на место пирамиду и выставляли карабины, наш командир отделения, расхаживая по палатке и, заламывая в самых драматических местах руки, высказывал всё, что думает о рядовом Рюдигере. Как о человеке и как о солдате. Взывая к небесам, спрашивал: в чём он, унтер-офицер Курт Винсхайм, провинился перед Богом? За что ему достался такой подчинённый? За какие грехи?
– Ты знаешь, Рюдигер, что будет, если ты выкинешь что-нибудь этакое в военное время, а? Да тебя просто расстреляют! Шлёпнут – и всё! Ты это понимаешь?
Отто понимал, но благоразумно помалкивал.
– Нет, Рюдигер, ты не понимаешь! – не унимался Курт – Потому что, когда тебя расстреляют, спросят: а кто у него был командиром отделения? Ах, это унтер-офицер Винсхайм! Подать его сюда! Как же Вы выполняли свои обязанности, любезный, если Ваш подчинённый такое вытворяет?! А я что? А мне и сказать-то нечего! И тогда меня тоже расстреляют, Рюдигер! За компанию! И меня это совершенно не устраивает, понимаешь?
Ходивший до этого из угла в угол Винсхайм, наконец остановился напротив Отто:
– Официально предупреждаю: ещё одно замечание – и я буду ходатайствовать о твоём переводе, Рюдигер,
– Так точно, господин унтер-офицер! – вытянулся потенциальный обозник.
– За мной!
После того, как Винсхайм увёл Рюдигера в медпункт, мы с Эмилем быстренько закончили расставлять карабины, заправили свои койки и тоже стали одеваться.
– Отто балансирует на грани, – сказал я, натягивая китель.
– Он же не специально. С каждым такое могло случиться, – незамедлительно ответил Райзингер.
– Могло, но ни с кем из сорока человек не случилось.
– Это просто случайность, согласись.
– По большому счёту, – да. Но эта последняя капля переполнила, мне кажется, чашу терпения нашего командования.
– Факт, – согласился Эмиль.
– Рюдигер в Вермахте почти 10 месяцев. Мы же вместе пришли, помнишь?
Райзингер утвердительно кивнул.
– Отто, как и мы, проходил начальное обучение, выучил кучу Уставов, Положений и Правил, так?
– Так. Но я не пойму к чему ты клонишь. Он и тогда вечно попадал в различные истории.
– Верно. Все попадали, но он чаще всех. Тогда это можно было списать на то, что мы были очень далеки от армии. Но, с тех пор прошло целых полгода. Полгода, Карл!
– Какой ещё Карл? – Райзингер недоуменно вытаращился на меня.
– Не обращай внимания, это из фильма одного…
– Какого?
– Не помню названия, вспомню, – скажу, – с раздражением ответил я, – сейчас речь не об этом. Вот из нас, молодых, пришедших в полк, – сколько стали бы, вместо рядом стоящей уборной, отливать в кусты на глазах командира взвода? Или лечь спать на посту у знамени части в карауле? Причём днём? А как он потерял карабин на первом нашем полевом выходе, который потом всем взводом искали?
– Да никто, пожалуй, – засмеялся Эмиль, – А с карабином весело тогда вышло.
– Это точно. Он его бросил, потому что, видите ли, тяжело нести.
– Как его тогда не посадили – ума не приложу.
– Не стали дело раздувать: такое пятно на репутации части и командования никому не нужно, – пожал плечами я.
– Да, скорее всего, ты прав.
Снаружи послышался приближающийся топот: взвод прибыл с физзарядки. В палатку стали забегать взмыленные солдаты.
– Пойдём-ка, Эмиль, зубы почистим, а то потом воды не достанется, – предложил я Райзингеру.
Предложение встретило молчаливое одобрение с его стороны и мы, прихватив мыльно-рыльные принадлежности, отправились к умывальникам.
На утреннем построении Рюдигер уже был в строю. Как всегда, серьёзен, как всегда, – с мощным чесночным выхлопом. Всё как обычно. Когда он успевает нажраться своего чеснока, – я не понимаю. Вместо чистки зубов, похоже. Спрашиваю как здоровье. Всё в норме, медики ничего у него не нашли: так, пару синяков, ерунда. Крепкий парень.
Стоим, ждём Рауша, но тот сегодня запаздывает. Неспроста это. Чувствую – что-то будет, какую-то новость он нам принесёт. Сегодня 18 июня и новость, по моему мнению, может быть только одна: через четыре дня война. Но поделиться своим предположением я ни с кем не успеваю: звучит команда «Смирно!» и строй застывает. Не спеша, появляется обер-фельдфебель Рауш. В руках у него какие-то бумаги. Ну, точно, – сейчас зачитает приказ Адольфа Алоизыча, я выиграю пари и выкину, наконец, нахрен весь чеснок Отто. Сердце бешено колотится.